Читать интересную книгу Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Боузли! — крикнул он. — Я отправлю вас на губу.

— Вот бы мне сейчас на губе сидеть, сэр!

И тут сквозь всплеск крутой волны он услышал голос Чоуна:

— Эй, мистер… эй, мистер…

Он прополз туда, где лежал Чоун, опираясь головой на валик, и нагнулся над ним.

— Ну что, Чоун? — спросил он жестко.

— А вот что, — сказал Чоун, и в холодном свете луны он ясно увидел презрительную усмешку на бородатом лице. — Запомните вот что, — сказал Чоун, хрипло дыша. — Никто не хотел ее больше, чем я. Никто не знал о ней больше, чем я. Никто не молится на нее так, как я. Никто не любил ее больше, чем я. — Он закашлялся и вытер губы. — А вы — пустое место, — прошептал он презрительно. — Пустое место. И все. Проваливайте.

— Ну ладно, Чоун, — сказал он ему на ухо. — Я все о вас знаю. И о ваших фантазиях тоже знаю. Поберегите дыхание. Чтобы протянуть подольше.

Он уже отвернулся, когда Чоун сказал:

— Нет!

Значит, он понял, что она рассказала ему о себе и о нем, — понял и не мог поверить.

— Нет, — шептал он с отчаянием. — Нет.

Но Боузли, который пододвинулся к Джине, сказал:

— Мисс Биксби, а мисс Биксби…

— Что?

— Все в порядке, а? На таком холоду что угодно скажешь, лишь бы чуточку согреться. Ну, так все в порядке?

— Все в порядке, — сказала она, протягивая Боузли руку нелепо вежливым жестом. Когда Боузли взял ее руку, она попыталась любезно улыбнуться. Тут плотик резко накренился. Они услышали всплеск. Ее лицо было повернуто в ту сторону, и она вскрикнула:

— Джетро!.. Нет!.. Удержите его!

Мейсон, сидевший ближе всех к Чоуну, уже попытался схватить его, когда он перекатывался через валик, а теперь снова протянул к нему руки, так далеко и так стремительно перегнувшись через борт, что их всех швырнуло в его сторону.

— Какого черта! — взвизгнул Боузли. — Сиди смирно!

Голова Чоуна возникла на миг футах в восьми от плотика и скрылась.

— Жилет! Где его спасательный жилет? — закричал он.

— Джетро! — ахнула она. — Кто-нибудь… кто-нибудь… — Выпрямившись, откинув голову, она истошно закричала и гневно умолкла, выжидая. — Джетро, вернись… вернись, сукин ты сын! — Потом приподнялась и точным движением, даже не качнув плотика, нырнула в волну.

— Господи! — вскрикнул он, оцепенев от неожиданности, а она плыла за Чоуном. Она ведь говорила, что хорошо плавает.

Очнувшись, он крикнул:

— Я ее вытащу, — и перекинул ногу за борт.

— Нет! — рявкнул Мейсон, хватая его за плечи. — Нет! Нет! Опомнитесь! — кричал он. — Вы же совсем ослабели. Вы утонете. Жилет удержит ее на воде. Мы поищем. — Он вцепился в него еще крепче. — Извините, сэр, — сказал он.

Боузли молчал и отчаянно греб в ту сторону, куда она поплыла, но плотик почти не двигался.

— Господи, Боузли, — повторял он. — Господи, господи! — Он все еще не понимал своей мгновенной растерянности. — Я бы мог ее схватить. О господи, я бы мог ее схватить, — стонал он.

— Не могли, — крикнул Мейсон. — И я не мог.

В темноте они видели воду вокруг не дальше, чем на десять футов. Когда плотик соскальзывал с волны, все заслоняла покатая стена воды, а плотик кружило, и они уже не знали, в каком направлении искать. Если бы светила луна или хотя бы звезды!

— Больше десяти минут им не продержаться, — сказал Боузли.

— Нет, она крикнет. Мы ее услышим. Слушайте, Боузли, — сказал он с отчаянием.

— Сюда! Сюда! — кричал Мейсон. Это был тоскливый, беспомощный крик. Боузли тоже начал кричать. Они звали среди темноты и плеска волн.

— Слушайте! — внезапно сказал он. — Я слышу ее. А вы не слышите? Вон там. Я ее слышу. — Они прислушались и покачали головой. А он все поворачивался и показывал, пока Мейсон наконец не сказал мягко:

— Не мучайтесь зря, номер первый.

Плотик бесцельно покачивался на волнах. Он откинулся на спину. Ни Боузли, ни Мейсон, которые уже перестали кричать, не заговаривали с ним. Не заговаривали они и друг с другом. В этом долгом молчании он почувствовал, что совсем застыл и ослабел от потери крови. Его левая рука онемела до самого плеча. Мало помалу море совсем успокоилось, небо чуть посветлело и волны уже не стряхивали на плотик брызги пены. Наконец Боузли сказал:

— Вы меня простите, номер первый. Разве вы не знали, что она подружка Чоуна?

— Она не была подружкой Чоуна.

— Тогда я не понимаю, — сказал Боузли.

— Чего ты не понимаешь, Боу? — спросил Мейсон.

— Ты же слышал, как она кричала.

— Ну, слышал.

— Так что ты думаешь?

— Не знаю, — сказал Мейсон. — Только я знаю, что в истерике люди ведут себя как сумасшедшие.

— А у нее что — была истерика?

— Нет. Но…

— Я-то видел, что она его подружка, — сказал Боузли. — Я же это говорил, верно? Но чтобы она его так… Не может этого быть. — Он задумался, а потом глубокомысленно изрек: — А знаете, какой у нее был голос? Вот женщина с тремя детьми поймает мужа на обмане и кричит: «И думать не смей, сукин ты сын!» Верно?

— Ну, вообще-то… — сказал Мейсон. — В тот день, когда мы их подобрали и я сидел с ней в лазарете, так она, пока приходила в себя, говорила про него странные вещи… А, черт, не знаю. — И он уставился на воду. — Она мне очень нравилась. У нее был настоящий стиль. Как такой тип мог для нее столько значить? И, уж конечно, сумасшедшей она не была. Ведь правда, номер первый?

— Ну, кричала она, как обезумевшая.

— Обезумевшая?

— Как обезумевший тюремщик.

— Я не понимаю, сэр.

— Я тоже не понимаю, — сказал он с горечью, пытаясь убедить себя, что ни одна любящая женщина не была бы способна с такой яростной злобой закричать «вернись, сукин сын». И тут вокруг него сомкнулось необъятное, темное, леденящее одиночество моря, а онемение всползало по его плечу все выше, и его мысли, его судьба настолько утратили всякую важность, что он уцепился за воспоминание о тепле, которое пронизало все его существо, когда его ладонь легла ей на грудь и он прильнула к нему… Прильнула к нему под взглядом Чоуна, словно оба они знали, что в конечном счете Чоун не значит ничего.

— Черт, что я такое говорю? — сказал он тревожно. — Я просто не знаю. — Но его утешило это мгновение абсолютной тайной уверенности: ведь могло быть только так. — Что со мной, Мейсон? — спросил он внезапно. — Голова кружится…

— Дайте я ослаблю жгут на две-три минуты, — сказал Мейсон. — Наверное, это от нарушенного кровообращения. Вот так.

Он высвободил его руку из рукава бушлата и ослабил ремень. Рука сразу заболела. Мейсон попытался зажать разорванную вену так, чтобы не перехватить остальные сосуды, и его собственная ладонь обагрилась кровью.

— Может, это и неправильно, — сказал Мейсон. — Но инстинкт мне подсказывает, что так нужно. — Минут через пять он снова затянул ремень. — Вы опять потеряли много крови, — сказал он. — Но больше я ничего сделать не могу.

— Спасибо, Мейсон, — сказал он. — Вы великий врач. — Но ему стало еще холоднее. Легкое покачивание плотика убаюкивало его, и сквозь желанную дремоту он думал о наступающем утре: солнце поднимается все выше, солнце пропекает его кожу, жаркое солнце сушит его одежду, море и плотик залиты жарким солнечным светом. Он уснул.

Его разбудил голос Боузли. Он услышал: «Интересно, кто бы это?» — и открыл глаза. Небо просветлело пятнами, по более светлым пятнам величаво плыли большие темные облака, одно из этих величавых темных облаков разорвалось, и в лунном свете, который полился на плотик, он увидел, что Боузли перегнулся через борт.

— Джексон! — сказал Боузли. — Хотел бы я знать, что это с ним приключилось.

— Он думал поселиться в Кении, — сказал он. — В Кении у него дела пошли бы хорошо. Он был убежден, что знает, как обращаться с туземцами.

А когда они оттолкнули Джексона от плотика, чтобы он в одиночестве мирно плыл куда-то — возможно, и к Африке, — его внимание сосредоточилось на Боузли и Мейсоне, которые, будь они час назад на берегу, наверное, подрались бы, и он поставил бы на Мейсона: Мейсон явно говорил серьезно. Плотик соскользнул в ложбину, потом вплыл в мерцающую лунную дорожку. Светло было как днем, и он смотрел на Мейсона с Боузли, и оба они ему очень нравились. Два совершенно необходимых человека. И ему очень повезло, что здесь с ним двое таких отличных людей. Он снова задремал, а когда проснулся, то услышал, как Боузли рассуждает про такси.

— Пожалуй, я снова за баранку не сяду, — говорил он. — Знаешь, я был в отеле в Галифаксе, и этот тип объяснял про пластмассы. Предприниматель. Он сказал, что после войны пластмассы выйдут на первое место. Все на свете изготовляется из пластмасс. Ну прямо все. Миллионы можно заработать, если не прозевать. Так почему бы мне не заняться пластмассами? — В холодном блеске его голос звучал громко и дружески.

— Ладно, Боу, значит, ты займешься пластмассами.