Читать интересную книгу Последнее лето - Константин Симонов

А когда снова открыла их и увидела снова выбежавшую к самой железной дороге зеленую опушку леса, подумала о себе, что все это неправда, все то, о чем она только что подумала как о спасении. Ничего этого не будет, и никакое это не спасение.

«Я все равно буду в душе надеяться, что, если она не найдется, мы будем опять с ним. Да, буду надеяться. Ну и что? И кому какое до этого дело? Раз я сразу, когда выпишусь, попрошусь на другой фронт, в другую армию и буду отдельно от него до конца войны, совсем в другом месте, никто уже не будет иметь права требовать от меня еще чего-то. Мало ли на что я могу в душе надеяться… Раз не буду с ним, раз сама отказываюсь быть с ним – это уже будет мое дело!»

Она вспомнила, что ее могли сегодня убить, а она осталась жива, и не только осталась жива, но вдвоем с Христофоровым спасла от смерти других людей. И растроганно подумала о себе как о человеке, только что сделавшем что-то очень хорошее и у которого поэтому у самого все должно быть хорошо. Иначе будет несправедливо.

И в полном противоречии с тяжелыми мыслями, которые только что ею владели, бессмысленно подумала, что у них с Синцовым в конце концов все будет хорошо. Как и почему будет хорошо и что должно произойти, чтобы им снова стало хорошо, она сейчас уже не думала. Отбросила эти вопросы так, словно кто-то вдруг дал ей на это право…

Она лежала усталая и притихшая, ослабевшая от потери крови, готовая вот-вот заснуть. В вагонном проеме стало темно, санитар закрыл дверь и, пройдя в угол теплушки, присел и закурил там в уголке.

А летчик, лежавший рядом с Таней, после того как санитар отошел от них, тихо сказал ей:

– А я вас помню. Я вас возил один раз.

И Таня тоже вспомнила, как она летела с этим летчиком в прошлом году зимой на У-2, когда нужно было срочно доставить кровь, медикаменты и перевязочный материал в один из медсанбатов, оказавшийся тогда на несколько дней отрезанным вместе со всей дивизией. Не удавалось туда проехать, можно было только лететь. И она вызвалась и полетела с этим летчиком.

Но тогда он был одет по-зимнему, поэтому она его не сразу узнала.

– Что с вами, доктор? – спросил летчик.

– Немец напал на санитарную машину на дороге, – сказала Таня. И больше ничего не добавила; ее клонило ко сну.

– А мне с земли ногу прострелили, – сказал летчик. – Возвращался с офицером связи. Еле машину дотащил. Только сел, подбегают, говорят: «Не выключай мотора, члена Военного совета повезешь». А я на вид вроде ничего, сижу, а сапог полный крови!

Он подвинулся на своем тюфяке ближе к Тане и добавил тихо:

– Командующего убили. Член Военного совета туда, на место полетел, где его убили. Хотел со мной, а я не смог.

– Как командующего? – Таня даже не сразу поняла. – Какого командующего? – повторила она, подумав, что, может быть, погиб командующий воздушной армией, про которого – неизвестно, правда или нет, – но рассказывали, что он сам участвует в боевых вылетах. «Может, он погиб?» – подумала она. – Какого командующего?

– Какого? Серпилина. Кого же еще. Ехал на машине, и немцы из засады убили, – все так же вполголоса сказал летчик.

24

То, о чем Таня услышала от летчика и чему в первую минуту не поверила, произошло на самом деле, только не так, как сказал ей летчик, а по-другому.

Серпилин не был убит из засады, а был смертельно ранен осколком снаряда в три часа дня третьего июля, за Березиной, в районе Червеня, сравнительно далеко от передовой, на рокадной полевой дороге, почти у самого пересечения ее с шоссе Могилев – Минск, и умер, не приходя в сознание, через пятнадцать или двадцать минут после этого. Точнее установить было некому, потому что, когда все это вышло, врача не оказалось. А когда через двадцать минут Серпилина довезли до медсанбата и положили на операционный стол, он был уже мертв.

Немецкий крупнокалиберный снаряд разорвался на дороге, между машиной, на которой ехал командарм, и отставшим от нее бронетранспортером. В бронетранспортер не попало ни одного осколка, а в «виллис» – всего один. Но этот единственный осколок пробил заднюю стенку «виллиса», пропорол карту, которую в этот момент держал Синцов, сидевший позади Серпилина вдвоем с заместителем начальника оперативного отдела Прокудиным, пробил спинку переднего сиденья «виллиса», попал в спину Серпилину, вышел наружу спереди, ударился в передний щиток и уже после этого удара рикошетом перебил кисть водителю Гудкову.

Выстрел был одиночный. Немцы вели по дорогам беспокоящий огонь, но как раз на этой, все время, пока ехали по ней, было тихо. Машина остановилась не потому, что был смертельно ранен командарм – этого в первую секунду как раз не заметили, – а потому, что, удержав руль одной рукой. Гудков закричал, поднял вверх другую, окровавленную, и круто затормозил – не мог дальше вести машину.

Когда машина затормозила, Серпилин начал валиться вперед и вбок из «виллиса». Синцов едва успел прихватить его за плечи и прижать к спинке переднего сиденья. В первую секунду, когда Серпилина бросило вперед и он начал валиться, Синцов все еще не понял, что случилось. Ему показалось, что командарма просто сильно тряхнуло от слишком резкого торможения. И, только уже крепко обхватив Серпилина руками, прижав его бессильно валившееся тело к спинке сиденья, понял, что командующий или убит, или тяжело ранен.

Второй «виллис» со связистами, шедший на этот раз впереди, заметил и разрыв снаряда и остановку машины и сдал назад. Отставший бронетранспортер остановился рядом.

– Гудков, в ту машину… Выходи! А ты – за руль! – крикнул Синцов, когда «виллис» со связистами поравнялся с их «виллисом».

Крикнул, продолжая обнимать обеими руками обвисшее тело Серпилина.

Гудков вылез, держа правой рукой окровавленную левую и глядя на Серпилина, словно все еще не понимая, что произошло. А водитель со второго «виллиса» вскочил на место Гудкова, и Синцов крикнул ему «Давай, вперед!» таким голосом, что было ясно: надо гнать вовсю.

Так, гоня вовсю, проскочили метров пятьсот, пока Синцов не приказал: «Стоп!» Пока гнали эти пятьсот метров, он думал только об одном, что Серпилина, если он еще жив, может добить вторым попаданием. Если это не одиночный снаряд, а огневой налет, надо выскочить как можно скорее из зоны огня, а все остальное – потом!

Бронетранспортер шел сзади впритирку. Синцов увидел это, обернувшись. Второй «виллис» немного отстал; за рулем сидел командир рации.

Когда остановились, Синцов, продолжая держать тело Серпилина, повернулся к неподвижно сидевшему рядом, словно окаменевшему, Прокудину:

– Давай на рацию, сообщи в штаб, что тяжело ранен. А мы – прямо в медсанбат. Тут всего четыре километра. В Плесенки, где утром были, в этот. Передай по рации, чтоб туда главного хирурга армии на самолете послали. Там у них площадка, можно сесть.

Прокудин, так и не сказав ни слова, вылез из «виллиса» и пошел к рации. В такие моменты не играет роли, кто старше по званию. Кто первым почувствовал в себе силы распорядиться, выйти из состояния шока, тот и распоряжается.

У Синцова мелькнула мысль так и довезти эти четыре километра Серпилина, как он сидит. Посадить в ноги одного из автоматчиков, держать его и везти, чтобы не стронуть. Но потом испугался, что так будет хуже, что Серпилин может изойти кровью, и, когда Прокудин пошел к рации, приказал подбежавшим к «виллису» автоматчикам – класть на плащ-палатку! Вытащил ее из-под себя с сиденья и бросил на траву.

Серпилина вынули и положили. Он слабо дышал. Совсем слабо, но все-таки дышал. Раздирая зубами, приготовили сразу несколько индивидуальных пакетов – все, сколько нашлось, расстегнули ремень на гимнастерке, приподняли раненого за плечи, подсовывая ему под лопатки руки, положили с обеих сторон раны марлевые подушечки, обкрутили рану бинтами. Рана кровоточила. Когда обвязывали, марля сразу набухла от крови.

Синцов приказал накидать шинели и все, что было при себе мягкого, на дно бронетранспортера, а после этого, вшестером, держа за края плащ-палатку, перенесли в бронетранспортер раненого. Положили и сразу же, не дожидаясь, когда тронется рация, по которой еще только связывались со штабом, поехали в медсанбат.

Дорога впереди была известна, проезжали по ней и, где медсанбат, знали. Но все-таки Синцов не остался там, в бронетранспортере с Серпилиным, а перешел обратно в «виллис» и сел впереди на его место показывать водителю дорогу, чтобы сгоряча после всего происшедшего не потерять времени, не заплутаться.

В этом медсанбате уже были сегодня. Вчера командир стрелкового полка подполковник Шевчук первым в армии взял в плен немецкого генерала. Был при этом легко ранен и, попав в медсанбат, просил разрешения вернуться в строй. Серпилин, когда ему доложили, велел, чтобы командира полка оставили лечиться, но пообещал, что сам заедет вручить ему орден Красного Знамени. «Пусть лежит и ждет в медсанбате».