Все брошенное оружие было убрано с поляны и собрано в кучу.
Кавинант подошел к ней и вытащил оттуда каменный нож Этиаран. Потом, движимый каким-то непонятным импульсом, он подошел к лошадям, чтобы посмотреть, не ранена ли Дьюра. Обнаружив, что она не пострадала, он почувствовал некоторое облегчение. Ни при каких обстоятельствах он не хотел бы садиться на ранихина.
Вскоре воины закончили завтрак и устало двинулись к лошадям, чтобы ехать дальше.
Садясь на Дьюру, Кавинант услышал, как Стражи Крови резким свистом подозвали ранихинов. Этот свист, казалось, повис в воздухе. Потом со всех сторон на поляну галопом примчались огромные лошади — гривы и хвосты развевались, словно охваченные огнем, копыта ударяли по земле в длинных могучих ритмичных прыжках — девять скакунов со звездами на лбу, стремительных и буйных, как жизненный пульс Страны. В их бодром ржании Кавинанту слышалось возбуждение от предстоящего возвращения домой, на Равнины Ра.
Но члены отряда, покидая настволье Парящее этим утром, не отличались ни бодростью, ни радостным возбуждением. Дозор Кеана уменьшился на шесть воинов, а оставшиеся в живых были ослаблены.
Казалось, на их лицах лежала тень, когда они скакали на север, к реке Мифиль. Лошадей, оставшихся без всадников, взяли с собой, чтобы сменять уставших скакунов. Среди отряда трусцой бежал Морестранственник, и казалось, что он несет груз всех мертвых. На сгибе руки он держал Пьеттена, который уснул сразу же, как только солнце исчезло с восточного горизонта. Ллаура ехала позади Лорда Морэма, держась за его одежду. Рядом с ним она казалась сломленной и хрупкой, но у обоих было одинаковое выражение невысказанной боли. Впереди них ехал Протхолл, и плечи его выражали такую же молчаливую властность, как та, которой Этиаран заставляла Кавинанта двигаться от подкаменья Мифиль к реке Соулсиз.
Кавинант рассеянно размышлял над тем, сколько еще времени ему придется подчиняться выбору других людей. Но потом он оставил эту мысль и поглядел на Стражей Крови. Казалось, из всех членов отряда лишь они одни не пострадали морально в битве. Их короткие накидки свисали лохмотьями, они были такими же чумазыми, как и остальные, один из них был убит, несколько ранено. Они защищали Лордов — особенно Вариоля и Тамаранту — до самого последнего момента. Но в них не было заметно ни усталости, ни подавленности, ни уныния. Баннор ехал на ранихине рядом с Кавинантом и осматривался вокруг непроницаемым взором.
Лошади могли двигаться только медленным, спотыкающимся шагом, но даже эта медленная езда позволила добраться до брода через Мифиль еще до полудня.
Отпустив лошадей на водопой и кормежку, все, кроме Стражей Крови, погрузились в реку. Натираясь чудесным песком с речного дна, они смыли кровь, грязь и боль смерти в широком течении реки Мифиль. Чистая кожа и ясный взор проступили из-под пятен битвы. Незалеченные целебной грязью раны открылись и были начисто промыты; обрывки грязной одежды оторвались и уплыли прочь. Кавинант вместе со всеми выстирал одежду, смыл и соскоблил пятна с тела словно в попытке избавиться от влияния совершенного им убийства. И чтобы заполнить душевную пустоту, вызванную голодом, он выпил огромное количество воды.
Потом, когда с этим делом было покончено, воины пошли к лошадям, чтобы достать из мешков новую одежду. Переодевшись и снова взяв в руки оружие, они разошлись по постам в качестве часовых, дав теперь возможность искупаться Тьювору и Стражам Крови.
Стражам Крови удалось войти и выйти из реки без единого всплеска, но купались они очень шумно. Через несколько минут они уже переоделись в новую одежду и сидели верхом на ранихинах. Ранихины успели восстановить силы, повалявшись в траве Анделейна, пока их всадники купались. Теперь отряд был готов продолжать путь. Высокий Лорд Протхолл подал сигнал, и отряд поскакал на восток вдоль южного берега реки.
Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под копытами была мягкая трава, сбоку — чистая вода. Сам Анделейн, казалось, пульсировал соком силы и здоровья.
Люди Страны черпали исцеление в окрестностях гор. Но для Кавинанта этот день был тяжелым. Он был голоден, и живительная близость Анделейна лишь усиливала его голод.
Он старался не смотреть туда, отказывая себе в этом зрелище, как отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на спине Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно он бродил в глубине пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.
Я не буду…
Он хотел жить.
Я не…
Время от времени прямо на дороге перед ним, как личный призыв Страны, встречалась алианта, но он не поддавался.
«Кавинант, — думал он, — Томас Кавинант Неверящий. Грязный гадкий прокаженный».
Когда все усиливающееся чувство голода заставило его заколебаться, он вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем кольце, и его решимость восстановилась.
Время от времени Ллаура смотрела на него глазами, в которых отражалась гибель настволья Парящее, но он только сильнее укреплялся в своей решимости и продолжал путь.
Я больше не буду убивать!
Ему надо было найти какой-то другой ответ.
Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена.
Теперь все свидетельства того, что оно сопротивляется красным вкраплениям, исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо стало совсем алым, горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении власти Друла.
На следующее утро он сел на Дьюру человеком, раздираемым двумя противоположными безумиями.
Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух стал теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно красовались цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление. Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде удерживала его в седле. Он стал нечувствительным к таким поверхностным ощущениям, и едва ли заметил, что река начала поворачивать на север и холмы стали выше. Он слепо отдался теплым течениям дня. Этой ночью он спал глубоким сном, без сновидений, а на следующий день ехал дальше в таком же безразличии.
Все возрастающая дремота не покидала его. Он ехал по степи, сам не зная о том. Ему грозила опасность, которую он не сознавал. Усталость была первым шагом к неумолимой логике закона проказы. Следующим шагом была гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики даже не могли его выносить — зловоние, которое окончательно утверждало отвержение прокаженного настолько, что ему не могли противиться ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом, наполненным сновидениями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});