Читать интересную книгу Пирамида. Т.2 - Леонид Леонов

До крови закусив губку, хоть и с безоблачным лицом, Юлия слушала суровое сорокинское послесловие, где встречались и более колкие метафоры. По ее позднейшему признанью, сорвавшемуся в роковую минуту, когда приводился в исполнение только что изложенный Сорокиным план ликвидации мнимых сокровищ, у ней осталось гадкое ощущенье, словно ее прополоскали в помойном ведре. Даже пыталась улыбаться безгневно, пока не сорвалась... Никто еще не смел так разговаривать с нею. Однако переполняющей каплей послужило дружеское предупреждение режиссера от излишнего доверия к Пиджаковскому, так как с его жгучей внешностью и каскадным красноречием этот типичный продавец пустоты в нарядной упаковке не упускает малейшей возможности подкрепить свою репутацию самого скоростного совратителя. «Не от ревности... единственно о вашем здоровье хлопочу!» В последовавшем затем словесном залпе режиссер Сорокин именовался выскочкой и зазнайкой, оборотнем и почему-то мономахом, даже чуть ли не беглецом из древнего отчего дома; также имелись там нелестные сравненья из мира животных. Несчастному прокурору ставилось в вину, что подписывал позорную, чисто славянофильскую петицию о сохранении туземной архитектурной ветоши, а судя по газетной хронике, собирается ставить фильм по вульгарной сказке Аленушка и, видимо, с участием той синей плюшевой девчонки из Химок.

Словом, с переходом за рубеж обычно не прощаемых слов лавинно разразившаяся, впрочем, явно односторонняя почему-то, ссора начинала грозить нередкой у них размолвкой... и не потому ли так бесновалась Юлия в своем династическом гневе, что весь тот запальчивый, в одно дыханье, словесный залп, где далеко не самыми обидными были — трус, пижон и псих, этот дерзкий плебей выслушал с видом почтительно-иронического вниманья. И вдруг, готовая заплакать от бессилья, осеклась на полуфразе, побледнела заметно даже при свете гаснувшего в камине огня. Неизвестно, что стало причиной ее прозрения, но, значит, лишь теперь увидела человека перед собою в перспективе его дальнейшего роста и осознала разделяющую их с детства дистанцию.

— Мне сейчас пришло в голову, Женя, что наши затянувшиеся битвы гигантов смешно напоминают мартовские вопли на крыше, правда? — неожиданно спросила Юлия. — Пожалуйста, не сердитесь больше на сиротку... Это была только самозащита. Кроме того, ведь вы уже достаточно искровенили меня сегодня... Остальное отложим на следующий раз, если требуется еще немножко.

Было бы преждевременно принимать сказанное за сдачу и крайне характерно для ситуации, что ничем не выказал торжества по случаю почти одержанной победы, разве только — что жестом прощенья коснулся ее руки.

— Меня тоже радует, что не обманулся в уме прелестной пани Юлии... — и заодно взглянул на часовые стрелки под отворотом рукава. — О, мне давно пора, простите. Пожалуй, я еще не настолько знаменит, чтобы пропускать завтрашнюю массовку. Надеюсь, вашего чуда нам еще хватит на обратный путь?

Юлия поднялась вслед за гостем. Неоднократные, с обеих сторон, попытки вернуть возобновившийся разговор в привычное русло полушутки почему-то не удавались, чем и подчеркивалась значительность совершившегося события. В развитие давешнего диагноза Сорокин не отрицал и другие, одинаково действенные средства вырваться из навязчивого и чем-то пленительного сна, для чего полезно будто бы чуточку замарать подлежащее забвенью. По его наблюденьям, например, вдовы легче примиряются с утратой супруга, узнав на похоронах про его прижизненные любовные эскапады.

Они согласились для начала, что утвердившаяся меж ними борьба за первенство не меньше вредит им обоим, чем распря на необитаемом острове, каким в конце концов является для них весь мир. Решено было также продолжить консультации для пользы дела за чашкой кофе и при условии, что все необходимое вплоть до воды будут привозить сюда с собою. Очередная встреча сама собою наметилась на следующей неделе, вечерком по открытии столичного кинофестиваля прогрессивных фильмов, но уже в верхнем этаже загородного дома Юлии, подальше от мистических подвалов, неизменно омрачающих радости бытия... потому хотя бы, что все должно оплачиваться на свете: если не трудом вначале, то страданием впоследствии.

За всю дорогу домой не было сказано почти ни слова. Лишь с приближеньем к городу Юлия решилась справиться о теме затянувшегося сорокинского молчанья.

— О чем?.. — вздрогнул режиссер Сорокин. — Нет, вовсе не секрет, я скажу о чем. Все понял и взвесил, кроме одного. Поленья в камине пылали еще до нашего прибытия на место, причем вполне добросовестно сгорали на моих глазах... И не могу усвоить, когда и как по логике чуда должна происходить очередная его заправка дровами?

Глава X

Итак, хлопотами престарелого попа Тимофея при содействии верующих из местных властей дело с переездом Лоскутовых на новое уединенное местожительство понемножку налаживалось. Проведенный лично о.Матвеем с помощью кое-кого из жителей, будущих прихожан, осмотр запущенного амбарного строения подтвердил вполне удовлетворительную, после обязательной смены нижнего венца и утепления полос, пригодность его для проживания лишенцев. А кабы посчастливилось в придачу определить Егора куда-либо в ремесленно-приютское общежитие — как порвавшего с семьею отрока, не пожелавшего поддаться тлетворному дыханию религии, то и Дуне удалось бы выкроить девичью каморочку чуть тесней прежней светелки, и, если даст Господь, даже с окошком... Старикам же на краю могилы, в их социальном ничтожестве вообще не полагалось привередничать. Кстати, добровольное самоизгнание из русской столицы в тот издавна применявшийся для ссылки нелюдимый край вряд ли встретило бы какие-либо административные препоны. Главной же удачей следовало считать, что при повсеместной нехватке рабочей силы ухитрились нанять налево бригаду с воздвигаемого поблизости лесопильного завода, правда — на условиях половинной оплаты вперед.

— Скоро уж, потерпи, моя старушка! — в вагоне на обратном пути, под стук колес дорожных, бессонно шептал о.Матвей на ушко своей супруге. — Вот переберемся на новоселье, курочек заведешь, хорошо. Куре особых кормов не надо, опять же не корова; не отберут. Егор и нынче пробьет себе дорогу, а завтра-то и сам перекусит в полной амуниции кого хошь. А как любушка наша выскочит за Никанора своего, тут и нам нечего станет задерживаться. Будем с тобой как знатные бояры лежать-полеживать в просторной сибирской землице — без печали, без ревматизма и воздыхания, полеживать да и наши сны смотреть.

Сразу по возвращении домой стала очевидна своевременность ознакомительной поездки в Тимофеевы Палестины. Опять в Старо-Федосеево зачастили молодые люди с геодезическими треногами, промерили кладбище вдоль и поперек, без спросу близ храма свалили несколько старых берез и прочее, где мешало, как если бы оставались там одни мертвые, включая живых. Неподкупная строгость читалась у них в лицах, обязательная для особ, приводящих приговор в исполнение. Лишь одна, такая миловидная, видать, после соленой рыбы, постучалась к Прасковье Андреевне воды испить, дважды предварительно справившись — не колодезная ли... Чем грозней шумело за стеной обители разыгравшееся к ночи море житейское с угрозой смыть в пучину же и лоскутовское гнездо, тем своевременней представлялось чудесное вмешательство провидения, в самый канун волны ниспосылающего почти утопающему семейству утлый челн в образе спасительного зауральского свояка.

Очередные две недели прожили на походном режиме, при упакованных узлах да ящиках, в ожидании условленного сигнала о готовности жилья для заселения. Выезд должен был состояться безотлагательно, пока амбарную новостройку под предлогом ее бесплановости в государственном масштабе не отобрал на свою надобность сельсовет. Однако только вначале третьей поступило наконец долгожданное извещеньице не в желательном, однако, смысле, а всего лишь о ночном несчастии, дотла пожравшем лоскутовскую хоромину после состоявшейся там выпивки строителей по случаю получки и завершения работ. В подробностях было описано, как плясали на ветру горемычные пламена среди объятой сном округи, а тушить их было некому, и как сам он, дремучий поп Тимофей, трижды бегал с бадейкой к колодцу, пока не привял от сердечного приступа. Первое время затем, кроме младшего Лоскутова, никто не занимался ничем, потому что все валилось из рук: печки не затапливали. Зато и не спал никто в домике со ставнями, погруженном в молчаливое уныние, а только сновали встречь друг другу наподобие бесшумных теней, глаз не сводя с далеких и уже родных головешек. Теперь, пользуясь правом рабочего состояния и с целью на месте застать главного по сносам и выселеньям, отец с сыном Шамины отправлялись в разведку, также закинуть словцо насчет какого ни есть зимнего пристанища для членов лоскутовского семейства, которые в полном составе, исключая одного Егора, выжидали их дотемна на крыльце и с каким-то самоубийственным любопытством даже торопили судьбу в образе лязгающих машин, которые вот-вот через бреши в кладбищенской ограде ворвутся отовсюду в приговоренную обитель: поскорей бы! Видно, есть своя какая-то темная сласть в созерцании родного разоряемого гнезда. Странная прозрачность наступала вокруг, день нынешний уже не застилал послезавтрашнего, а проглядывалось на тысячу лет вперед и все там было насквозь одинаковое. Выяснялось, в частности, что наблюдаемое в людях недовольство жизнью происходит от чрезмерного долгожительства, а кабы пожестче да поубавить ее в обрез на простейшие земные предначертания, как она дается мотылькам, то и не оставалось бы ни сил, ни сроку на томление духа, излишние мысли и порождаемое ими взаимоненавистничество. И пока остальные Лоскутовы готовились к приятию любой судьбы, один Егор не утрачивал воли быть.