рубежом, подали бы друг другу руки и начали бы действовать сообща.
Но в этом направлении русская эмиграция до сих пор не добилась почти никаких успехов. Кульминационный пункт был в данной области достигнут 28-го ноября 1947 года во время митинга в зале Ваграм в Париже, организованного французским сенатором Гюставом Готро[131] и русским общественным деятелем Никитой Васильевичем Майером, где совместно выступили представители русских, венгров, поляков, сербов, болгар и других народов. И то, какое значение подобному сотрудничеству наций в деле антибольшевизма придают коммунисты, какую опасность для себя они в нем видят, было тогда продемонстрировано с полной ясностью. Французская компартия подняла на ноги все свои силы, засыпала весь город листовками с протестами, бросила на площадь Этуаль и к залу Ваграм тысячи своих членов и сообщников. Правительство было вынуждено их разогнать (и это было поворотным пунктом, отметившим первый этап изменения отношения во Франции к коммунизму после вой ны); митинг, состоялся при полном зале, под охраной вооруженной полиции и воинских частей; связанные с ним события несколько дней заполняли французские газеты и были пространно освещены в иностранных.
К сожалению, затем это интересное начинание не было продолжено. Немалую роль здесь сыграла смерть сенатора Готро – одного из редких людей на Западе по своему пониманию русского вопроса – и ссора, возникшая среди различных русских группировок по вопросу о том, кто должен представлять Россию при переговорах с иностранцами.
Последний вопрос, конечно, имеет серьезное значение. Попробуем в нем по мере возможности разобраться. Отметим только сперва, что после упомянутого нами выступления мы редко слышим о какой-либо совместной акции различных антисоветских эмиграций, а когда слышим, это обычно оказывается какая-нибудь кампания, основанная на связях между русскими и иностранными соц. – демократами.
Во всех тех странах восточной Европы, которые явились теперь жертвой советской агрессии, существовали до вторжения большевиков законные правительства, в большинстве любимые народом и во всяком случае признаваемые всем миром. После захвата их стран, произведенного войсками СССР, эти правительства, или их преемники и связанные с ними круги, укрылись за границей, и здесь, естественно, являются центром, вокруг которого сосредотачиваются все национальные силы сопротивления, все лучшие элементы народа, каковым удалось спастись от большевистской тирании. К ним же, понятно, с надеждой обращены глаза внутренних антибольшевистских группировок в их странах, сейчас томящихся под властью всяких марионеточных правительств Паукер[132] или Энвер-Ходжей[133], представляющих собою лишь орудие в руках небезызвестного «отца народов».
Какого же рода были эти законные правительства, и кто является их наследником за рубежом. Логика неизбежно заставляет нас назвать короля Петра Второго Югославского, молодого царя Симеона Болгарского, короля Албании Ахмеда Зогу.
С этими коронованными вождями народов, покоренных силою, но не отказавшихся от своих законных прав на национальную суверенность и независимость, народов в большинстве отважных, гордых и упорных в борьбе, должны бы были говорить о наших общих задачах представители России. И, вероятно, их задача немало была бы облегчена теми чувствами любви и уважения к Российской Империи, великой защитнице интересов славянства и христианства на Балканах, которые издавна живут в сердцах наших южных братьев по крови и по вере. К царской России относятся чувства, о которых мы говорили выше, с ней имели всегда наиболее тесные отношения все перечисленные нами державы…
Те же сербские или болгарские социал-демократы, с которыми могут сноситься наши отечественные Абрамовичи, представляли собою у себя дома и продолжают представлять в теле своих национальных эмиграций – вредный и разрушительный элемент. Всё, что они обещают и подпишут, само собою, ни в какой мере не, сможет связывать ни короля Петра Югославского, ни того простого крестьянина, который сейчас поет в песнях о времени, «когда к нам вернется наш Пера», где-нибудь в горах или в лесу, где не слышит ухо титовских палачей. Жизненные элементы антибольшевистского движения юго-восточной Европы мы не можем подкупить левизной; она их только оттолкнет, в силу доводов разума и чувства.
Но может быть левые лозунги представляют большую доходчивость для иных стран, захваченных в лапы Сталина?
По поводу Венгрии адмирала Хорти[134] мы знаем, что она по ее конституции считалась монархией, хотя временно и не имела короля. Об ее будущей форме правления решать не наше дело – но трудно поверить, что после большевизма она будет очень лево настроена.
Польша была после Первой мировой войны формально республикой, а на деле большую и лучшую часть времени диктатурой. Мы могли бы, в силу ряда прискорбных исторических фактов, ждать от поляков вражды к России вообще и к царскому режиму в особенности. Для автора этой статьи было весьма приятной неожиданностью убедиться, что среди польских общественных деятелей есть люди с совершенно иным взглядом на вещи.
Из уст одного из таких людей, занимавшего в прошлом видный пост на службе своего государства, мне пришлось, когда, мы обсуждали будущее России и Польши, услышать слова: «Я хотел бы присутствовать в качестве представителя независимой Польши на коронации Великого Князя Владимира Кирилловича». Конечно, с творцами теории Междуморья и иже с ними нам не по пути – пусть с ними беседуют наши предатели России; но подобные течения, лишенные самого элементарного политического здравого смысла, если им дать волю, неизвестно как Россию, а Польшу во всяком случае до добра не доведут.
Ни сколько-нибудь значительной финской эмиграции, ни зарубежного финского правительства еще не существует. Республиканские правительства – далеко не левые – существовали в трех балтийских государствах, Эстонии, Латвии и Литве, и кроме того в Чехословакии. В Чехословакии правительство было обычно даже несколько левее здравого смысла… Но ее исторические интересы тесно связаны с существованием сильной России. Только такая Россия может защитить Чехословакию от угрозы захвата немцами, которая изуродовала историю ее маленького народа и висела над ним то как угроза, то как реальный гнет, в течение всего его существования. Можно поэтому ждать, что в чехословацких кругах рано или поздно появятся течения, которые будут желать видеть в России могучую империю, а не бессильную республику или membra disjecta[135] в виде десятка различных крохотных государств.
Что до трех балтийских республик, для них, вероятно, важен вопрос не столько о политической форме России, сколько об отношении России к их существованию. Монархия, которая бы им гарантировала независимость и поддержку против их западных соседей, их бы, вероятно, устроила лучше, чем республика, которая требовала бы их аннексии. А такие течения, как ни странно, среди наших русских республиканцев есть.
Русские монархисты с успехом могли бы вести работу по сближению русской эмиграции с эмиграциями других стран, захваченных большевиками. Их идеология для них была бы в этом деле не минусом, а плюсом.
И очень жаль, что