Кэрри изо всех сил старалась деперсонализировать это присутствие, и скоро уже ее руки скользили под его пиджаком, выдергивали рубашку из-под пояса, гладили голую кожу. Джек ласкал ее груди, но вялое прикосновение влажных ладоней вызывало в Кэрри только отвращение. Ей хотелось в голос закричать, что она нуждается в тепле и спасительной силе человеческого контакта. И раскрываясь ему, она думала: «Вот я, беззащитная, перед тобой, Джек, вот я, масса плоти и костей, нервов, тканей, крови, мозга, сердца и души — если она тебе нужна. Ты можешь делать со всем этим что пожелаешь. Моим останется то, что ты возьмешь от меня и дашь мне, то, что ты получишь от меня, а я — от тебя. Тебе решать. Я тебя жду, я тебя хочу, я в тебе нуждаюсь, но ты должен доказать мне, что способен принять мой дар».
Однако Джек был все таким же вялым, бесстрастным и рациональным, он точно опробовал серию движений, доказывая свою умелость группе наблюдателей, но нисколько не интересуясь тем, другим человеком, с которым был сейчас слит и который хотел бы ему что-то дать.
«Боже мой, — стучало в сердце Кэрри. — Боже ты мой, неужели он не видит, что я сейчас податлива, как теплый воск, как мягкая глина. Джек, я же готова, я хочу отдать тебе себя всю, отчего же ты довольствуешься столь малым и незначительным, когда я изнываю от желания отдать тебе больше, отдать тебе все? Джек, как ты можешь сохранять эту дистанцию между нами?»
Потом ей не хотелось разговаривать.
Джек раскурил сигару и сказал:
— Мы с тобой пропустили начало фильма.
Он улыбнулся и сделал глубокую затяжку.
Кэрри поднялась, молча собрала чашки со стола, отнесла на кухню и со стуком свалила в раковину. К тому времени, как она вернулась в гостиную, Джек был уже в пиджаке и поправлял перед зеркалом галстук. Догадка Кэрри оказалась верной — его короткие волосы можно было и не причесывать. Джек повернулся к ней. Кэрри — уже в который раз — поразило отсутствие глубины в его глазах. Она все-таки старалась разглядеть в них хоть воспоминание о только что бывшей интимности, но увидела только пустоту. Теперь все. Джек может звонить по десять раз на день — Кэрри больше никогда не захочет встретиться с ним.
После ланча в «Ла Шамад» Долорес и Фиона отправились бродить по магазинам и картинным галереям. Главное, они наслаждались общением. Набродившись, они пришли к Долорес и устроились у нее в библиотеке.
Фиона открыла сумочку и воскликнула с детским предвкушением удовольствия:
— Я знаю, что мы сейчас будем делать — покурим вместе! Она протянула Долорес сигарету с марихуаной, и Долорес первая закурила ее.
Уже через мгновение обеих охватила эйфория. Обе молчали, но от присутствия Фионы даже тишина обретала многомерность.
— Как ты прекрасна, Долорес, — сказала Фиона наконец. — Ты невыразимо прекрасная и странная женщина. Да, ты очень, очень странная.
— Да.
— Такая же странная, как я.
Фиона вытянула ногу в красном чулке и, грея ее перед каминным огнем, медленно подгибала и разгибала пальцы. Она неотрывно смотрела на языки пламени.
— Прометей доставил огонь с небес, — тихо проговорила она. — Я вот думаю: а как мы можем возвратить его на небеса?
— Ты хочешь сказать, вернуться к самому началу, что бы ни было этим началом? Ты это хотела сказать?
— Отчасти. Какая необычная мысль, правда? Фиона глубоко затянулась и задержала дым в легких.
— Но у меня такое чувство, будто тебе я могу сказать, что угодно и ничто не окажется чепухой. Я же говорила тебе — у меня прирожденная тяга к философствованию. Вот что бывает, когда рождаешься под знаком Стрельца.
Фиона сделала глоток бренди.
— «Карлос Примере». У тебя безупречный вкус.
— Хочешь еще? — Долорес встала.
— Нет. Не уходи, моя дорогая. Я хочу быть поближе к тебе, хочу, чтобы у нас все было вместе. На самом деле ты ничего не можешь дать мне, но в то же время ты можешь дать мне все. Ты понимаешь, о чем я? Мы можем быть всем друг для друга.
Она откинулась на шелковую подушку, глядя на Долорес своими странными, гипнотизирующими, властными, вовлекающими глазами.
— Что я испытываю по отношению к тебе? Желание? Что это такое? В те три дня, что прошли после нашей первой встречи, я не перестаю задавать себе этот вопрос. Что это такое? Восхищение? Чувство родственной души? Все это есть, и еще есть чувство узнавания: в тебе я узнаю себя. Это я знаю. Но узнавание себя в тебе выходит далеко за пределы самолюбования. Откуда эта гармония между нами, дорогая моя Долорес? В том ли дело, что я узнаю в тебе собственную незащищенность? Безоружность? Ранимость? Я испытываю желание такой силы, какого никогда не знала раньше. Наверное, причина в том, что никогда раньше я не встречалась с такой чистой красотой и не испытывала потребности склониться перед твоей божественной сутью.
Долорес сделала последнюю затяжку. Окурок уже обжигал ей пальцы, но она не чувствовала боли. Ее тело и сознание разъединились, начали существовать раздельно.
— С тобой я не испытываю ни малейшей напряженности, — сказала она.
— И это прекрасно, моя дорогая, но не выкурить ли нам еще одну? — И она снова открыла сумочку.
Теперь сигарету закурила она, но тут же передала ее Долорес.
Ни в чем не было поспешности, необходимости, настойчивости — осталась только естественная потребность вбирать в себя жизнь, наполняться жизнью и плыть, и плыть в другое измерение, выскальзывая из измерения нынешнего.
Глядя в огонь, Фиона негромко заговорила:
— Все это — осколки, все сотворенное — в осколках, разметанных по Вселенной. Мы тоже осколки и встречаемся с другими такими же. Мы собираемся, одни осколки отпадают, другие занимают их места, процесс идет непрестанно, осколки меняются местами, возникают все новые конфигурации. Вселенная непрестанно изменяется и расширяется, и расширяется, ты об этом знаешь, Долорес?
— Всегда думала, что это так.
— А я всегда думала о первоначальной комбинации осколков, о первых кусочках, которые тогда были вместе. Где они сейчас? И как получилось, что осколки так перемешались? Но встреча с тобой, Долорес, как восстановление первоначального единства…
Прикрыв на миг глаза, Долорес увидела странные цветовые пятна. Фиона все говорила:
— Это нечто большее, чем тебе кажется. Оно выходит за пределы желания, секса, но в то же время объемлет их, ибо иначе невозможно. Ты так чиста, Долорес, ты так прелестна — в тебе все. Вот почему мне так хочется обнять тебя, поцеловать тебя, показать тебе нечто, свободное от секса, но являющееся воплощением сексуальности, поскольку физическая любовь — наш единственный способ выражения, конкретного выражения чувств, которые мы несем в себе. Человек — узник собственного тела, но иногда — ах, как редко! — можно вырваться из узилища, получив ключ к общению с другими узниками. Моя прелестная Долорес, вдвоем мы с тобой сумеем выйти из рамок физического единения, ибо очень велика твоя духовная реальность. Я люблю тебя, Долорес, я люблю тебя как дорогую сердцу моему сестру. Скажи мне, приходилось ли тебе раньше любить женщину?