Читать интересную книгу Большая книга перемен - Алексей Слаповский

– Вы, Илья Васильевич, путаете моральную сторону дела с фактической. И давайте по порядку, потому что формально вам может быть инкриминировано покушение на убийство.

– Так я о том и говорю!

– Не совсем о том. Конечно, состояние аффекта налицо, мотивы налицо. А то, что вы махали саблей, когда стояли рядом с невестой, не значит же, что вы хотели именно ее убить?

– Значит. Я мог это сделать. В этом состоянии – мог. Так и запишите.

– А причина?

– Не знаю. Чтобы она ему не досталась. Чтобы не опозорилась. Чтобы… Я когда-то любил ее маму. А она на нее очень похожа. У меня было чувство, что я выдаю ее замуж.

– Это новый поворот. Вы зачем-то усложняете себе положение, Илья Васильевич.

– А вы зачем-то хотите его упростить. У вас указание такое? Повторяю – и требую записать: виновными в смерти Даши считаю себя, Петра Чуксина, Максима и Павла Костяковых. И охранника. Нет, охранника можно не считать. Он просто исполнитель.

– Если следовать вашей логике, – пошутил Гера, – то виноват и тот, кто пистолет производил, и кто саблю подарил…

– Да, да, точно! – горячо сказал Немчинов. – Этот самый… Тимур, не помню, как отчество, бывший тесть Костякова по жене, которую он угробил. Он же меня раздразнил этой саблей! И глупостями, которые говорил! Записывайте, записывайте!

Гера не записывал. Он смотрел в странные глаза Немчинова и думал, что, пожалуй, и предыдущие записи не имеют цены – подследственный явно неадекватен. И Гера в данной ситуации обязан назначить судебно-медицинскую экспертизу на предмет вменяемости. С одной стороны, ответственность, с другой – как он будет выглядеть, если окажется, что всерьез допрашивал психически больного человека? Немчинова, между прочим, по голове били, а Гера хорошо помнит о последствиях травм головы, которые описывались в учебниках.

Поэтому он посмотрел на часы, сказал, что, к сожалению, время беседы истекло.

– Вернетесь пока в… – он замешкался, не хотелось говорить слово «камера», – туда, где были. Ненадолго.

– Вы же хотели отпустить?

– Да, конечно. Просто кое-какие формальности.

– Какие еще формальности? По пять раз решение меняете! Вам позвонил кто-нибудь?

Точно, он не в себе, понял Гера.

– Кто мне мог позвонить, мы все время здесь с вами находимся. И вы же не хотели уходить.

– Почему? Отпускайте немедленно!

Гера с трудом уговорил Немчинова успокоиться и побыть «у нас в учреждении», как он выразился, еще некоторое время.

Потом, поколебавшись, позвонил Лаврентьеву.

– Извините, что отвлекаю, Олег Федорович, но, вы знаете, мне кажется, этот Немчинов явно с отклонениями. Я бы хотел назначить психиатрическую экспертизу.

Гера ждал недовольства, разноса: он ведь не выполнил приказа, не отпустил подследственного. Но Лаврентьев неожиданно одобрил:

– А ты соображаешь, Рябцев! Действительно, если он псих, то это всё объясняет. Псих, да еще напился, саблю схватил, в него стреляли, иначе бы он всех в капусту порубил, попали в девушку, роковая случайность. А главное, никто не виноват, разве что Немчинова подержать недельки две в психушке, если он в самом деле псих. Да если и не псих, пусть полежит, никому не помешает.

Одобрение начальства Гере, с одной стороны, понравилось. Но что-то и смущало. Он решил подумать об этом после, а пока вызвал Шору Каримовича Ахатова, непосредственного виновника смерти погибшей.

Тот находился в недоуменном состоянии человека, которого ни за что держат в заключении.

– Шора Каримович, – сказал ему Гера. – Я имею полномочия временно отпустить вас до суда, но сначала побеседуем. Вопрос первый: куда делся пистолет, из которого вы стреляли?

– Он у Павла Витальевича. Меня милиция увезла, а пистолет я ему отдал.

– Почему?

– Как почему? Его же пистолет.

– Минутку. То есть вы носили чужой пистолет?

– Почему чужой? Павла Витальевича.

– Он вам его вручил по каким-то документам?

– Какие документы, если я у него работаю? Просто дал и все.

Гера откинулся на стуле, удивленно глядя на Шуру.

– А разрешение на ношение оружия у вас есть?

– Нет, – безмятежно ответил Шура. – Наверно, у Павла Витальевича есть. А я при нем.

– Минутку. Вы при нем – кто?

– Водитель и охранник.

– Охранник – от какого ЧОПа? У вас есть свидетельство, удостоверение?

– Зачем?

– Затем, что охрана частных лиц разрешается в установленном порядке только работникам частных охранных предприятий. Ну, и милиции, если лицо государственное, но у нас не тот случай. А вы, получается, охраняли его, как бы это сказать, просто так. На основании того, что он ваш работодатель.

– Ну да.

– А зарплату вы получаете?

– Конечно.

– Как кто?

– Как водитель. Через кассу, по ведомости, все честно. И премию Павел Витальевич дает. Надбавку за охрану.

– Через кассу?

– Зачем?

– Шора Каримович, вы, кажется, не совсем понимаете суть проблемы. Налицо незаконное хранение и ношение оружия. Да еще и применение его. То есть вы стреляли как частный человек из чужого пистолета. Стреляли при этом тогда, когда на вас не нападали.

– На Павла Витальевича…

– А при чем тут Павел Витальевич? Он вам с юридической точки зрения – никто. Потому что вы – не охранник.

– Как это не охранник? Охранял всегда.

– На каком основании?

Шура пожал плечами. Он не понимал вопроса. Он не понимал, чего хочет от него следователь.

А Гера пребывал в затруднении: как отпустить Шуру после его чистосердечных (вот уж воистину от чистого сердца!) признаний? То есть отпустить-то формально можно, и не таких отпускали, но чутье подсказывает Гере – Шуре кто-нибудь может объяснить, что пахнет все гораздо хуже, чем он предполагает. Человек испугается и сбежит.

Он решился еще раз позвонить Лаврентьеву, чтобы посоветоваться, хотя его предупреждали, что Олег Федорович терпеть не может, когда кто-то из подчиненных звонит ему больше одного раза в день, это для него – свидетельство неумения работать. И все же позвонил, торопливо рассказал то, что узнал от Шуры. И Лаврентьев опять не рассердился.

– Ну дают! – сказал он весело. – Даже не ожидал от Павла Витальевича, серьезный человек, мог оформить, как полагается. Сунул пистолет – охраняй! А вот будет история, если и у него пистолет незарегистрированный!

– Минутку!

Гера прикрыл трубку и спросил Шуру:

– Пистолет зарегистрированный?

– А я знаю? Подарили. Табличка на рукоятке золотая.

– Дареный! – сообщил Гера Олегу Федоровичу.

– Тогда очень может быть, что незарегистрированный, то есть имеем налицо незаконное приобретение и хранение.

– А подарок приобретением считается?

– Учиться надо было лучше, фактически одно и то же. Купил, подарили, нашел – все едино.

– Да, я вспомнил. Что делать с подследственным?

– Подержи его пока еще немного, а я подумаю, как лучше поступить.

«Как лучше» – не для Шуры, не для следствия, а для Лаврентьева лично. Вопрос действительно непростой.

Дома, за ужином, Гера рассказывал своей маме подробно о своей работе – все-таки первое дело.

– Понимаешь, тут, в сущности, дел можно завести – хоть дюжину. Избиение человека – не шутка, между прочим, так обработали, что он заговаривается. Вообще сплошное сумасшествие. Девушка решила выйти замуж за человека на тридцать пять лет старше себя… Что-то тут не то.

– По нашему времени очень даже то. Чему ты радуешься? Первое дело, первое дело! И на каких сразу слонов нарвался! Нет, как мне не нравилось, что ты в юридический пошел, так и сейчас мне твоя работа не нравится. Стал бы врачом по семейной линии, дело спокойное. То есть тоже тяжелое, но…

– Мадам Рябинская, спокойно! – ответил Гера.

Это «мадам Рябинская» принесла в их дом соседка, парикмахерша Галя. Она за умеренную плату обслуживала весь подъезд – помимо основной работы – и, приходя, говорила:

– Ну что, мадам Рябинская, не пора ли нам пора?

Возможно, она и других так называла, но в маме Геры есть что-то действительно «мадамское»: осанка, манеры и упорное нежелание переходить на современный сленг, будто она дворянка потомственная (на самом деле папа был из колхозников), вечно обрывает Геру, когда он говорит «прикольно», «круто» и т. п.

После ужина Гера залег в своей комнате с ноутбуком.

Он уже рассматривал сайт Даши, ее журнал, но на этот раз все выглядело иначе – будто он теперь лучше знает ее. Хотя и в самом деле лучше.

Красивая девушка.

Очень красивая. Почти ровесница, могли быть знакомы.

И Гера все смотрел и смотрел на ее фотографии, читал ее записи, и ему все больше жаль становилось эту девушку. Интересно, что нет ни одной хмурой фотографии. Даже на серьезных – улыбается. Глазами, краешком губ. И записи веселые, вернее, с иронией, с умной усмешкой. Незаурядная девушка. Как это странно – человека нет, а его слова – вот они, написанные несколько дней назад, живые и без всяких предчувствий. Записи человека, живущего интересно и собирающегося продолжать в том же духе. И уверенного, что так и будет.