Однажды на большой перемене Степан предложил друзьям завтра «бартышать», то есть прогулять.
— Айда, хлопцы, на море, под парусом гулять! Батя в Феодосию едет — лодку можно взять. Выгребем за Алчак и поднимем парус!
Юра заколебался: мама узнает, право на охоту потеряешь…
— А мы без тебя рванем!
И он не устоял.
С утра Степа, Сережа, Коля и Юра пошли в гимназию честь честью, взяв ранцы. Но по дороге они запрятали ранцы в маленькой пещере, завалили их камнями и «дунули» к берегу. Они шли буйной, вольной ватагой по взгорьям, сторонясь хоженых дорог, орали, пели песни, скатывали камни, до оскомины наелись кизила.
Накат у берега был небольшой, но ветер свежел. Гребли двое, каждый на одном весле, двое отдыхали. Когда вышли за Алчак, установили мачту и не сразу — запутались в такелаже — подняли парус. Баркас так положило набок, что парус поспешили опустить.
— Кто опустил? — закричал Степа. — Зачем?
Юра и Сережа виновато молчали. Степа снова поднял парус, закрепил шкоты, и баркас понесся… Он взлетал с волны на волну. Из-под носа летели брызги. И все было бы хорошо, если бы Степа, ставя парус по ветру, не повернул баркас так круто. Их сейчас же положило набок. Вода в декабре холодная. Добро, что недалеко от берега. Они бы и сами выгребли, держась за баркас, и незачем было греку Афиде идти к ним на помощь, «спасать». Выбравшись на берег, мальчики сейчас же побежали греться в дом к Степану. Он стоял у самого моря, в ряду таких же одноэтажных домиков под черепичной крышей.
Мокрые, взбудораженные, они шумно ввалились в комнату… и очень смутились. В комнате было полно гостей, накурено, на столах стояла закуска и кувшины с вином.
— Откуда вы такие сорвались? — сердито спросил отец Степана, похожий свисающими усами на моржа.
Долговязый Степа, переминаясь, стоял посреди комнаты и вместо ответа глупо сказал:
— Ты ведь в Феодосию уехал, батя…
— Эге. Я в Феодосии теперь, это точно. А здесь только мой двойник выпивает…
От дружного хохота гостей качнулась, казалось, висячая лампа. Степа попытался укрыться за спинами друзей, но не получилось: он торчком возвышался над их головами.
— Так кто же вас купал в море? — продолжал отец.
С веранды вошел старший брат Степы и сказал:
— Тоже морячки! Да их опрокинуло с нашим баркасом. Прибежали сушиться. Афида их из моря вытащил.
Отец рассердился. Он перестал улыбаться и так посмотрел на Степана, что тот вроде бы стал меньше ростом.
— Ладно, — сказал отец. — Серьезный разговор впереди. А сейчас согрейтесь, выпейте по стакану вина, а потом вами мать займется, накормит. Поскидайте одежду, пусть у плиты посушится. — И он показал Степану здоровенный рыбацкий кулак.
Юра огляделся. В комнате сидели знакомые рыбаки, несколько матросов. С радостью он увидел и дядю Ваню с «Гаджибея».
Пока ребята медленно, по очереди пили из граненого стакана терпкое красное вино, дядя Ваня продолжал прерванный их приходом рассказ. Голова его была повязана белым бинтом, и бескозырка чудом держалась на самой макушке.
Дядя Ваня только что вернулся из-под Ростова-на-Дону, где отряд черноморцев целую неделю вел тяжёлый бой с белоказаками атамана Каледина. Еще в ноябре, по решению Черноморского флотского съезда, небольшая флотилия вышла из Севастополя на помощь ростовскому Совету.
— Вместе с ростовскими красногвардейцами бились мы с калединцами беспощадно, — говорил дядя Ваня. — Косили белое казачье сотнями. «Полосатая смерть!» — кричали казаки и поворачивали коней назад, когда наша братва в тельняшках грудью выходила на них. Мы — из Севастополя — показали белякам, что значит матрос революции! Но что поделаешь, они все на конях, а мы пешие. Против каждого нашего они выставляют десять конников. Запросили мы подкрепление. Отказали нам эти гады, меньшевистские и эсеровские управители севастопольского Совета. Пришлось взять на борт братву и красногвардейцев и отчаливать. Душа горит! — выкрикнул он и рванул на себе тельняшку.
— Интересно получается! — сказал кто-то из дальнего угла комнаты. — Матросы на всех кораблях черноморских, рабочие Севастополя — все стоят горой за власть Советов, за ленинское правительство, за большевиков! Жизней не жалеют! А в севастопольском Совете верховодят меньшевички и эсерики. Да к чертовой бабушке гнать их надо, переизбрать Совет!
Юра всмотрелся и увидел, что говорит тот молчаливый матрос с маяка на мысе Меганом, который был на заячьей охоте. Но тут пришла мать Степана и увела мальчиков сушиться.
— Почему так поздно? — строго спросила мать, когда Юра вечером явился домой.
— Заходил в гости к Степе, — ответил Юра и побежал к Лизе узнать, что задано.
Вернувшись, он застал дома бурю. Оказывается, мимо проходила их учительница Надежда Васильевна и спросила, почему сегодня Юры не было в классе, не заболел ли?
— Ты еще и врать научился?.. — бушевала Юлия Платоновна. — Кругом беда, сумятица. От отца два месяца писем не было, оказывается, он тяжело болел. А ты безобразничаешь! Вырос до потолка, а ведешь себя, как ребенок, бегаешь из гимназии. Тебя и здесь исключат! Обманщик!
Обманщик молчал, терпеливо сносил нагоняй. Но, когда Юлия Платоновна заперла берданку в шкаф и запретила охотиться, он испугался. Он просил прощения, обещал учиться только на пятерки, клялся, что никогда не будет обманывать. Лишь после этого мать установила двухнедельный испытательный срок, а до его конца берданка будет в шкафу.
2
На уроке закона божия Юра спросил отца Сергия, высокого, спокойного и добродушного старика, как понимать декрет петроградского правительства об отделении церкви от государства. Он слышал — говорят об этом.
— Вопрос не по нашей программе, но я отвечу, — сказал отец Сергий. — Во-первых, это не правительство, а самозванцы и безбожники большевики. Поход против христиан начал еще Нерон. Супостат бросал христиан львам на растерзание. Мавры продолжали эту кровавую расправу с христианами. А теперь большевики подняли руку на христианство, чтобы установить царство невежества, безбожия.
— А правда ли, — раздался дискант Сережи, — будто христиане сожгли книги Коперника на костре за его открытие, что Земля вертится? И Джордано Бруно сожгли. И Галилея священники пытали. Нам Никандр Ильич рассказывал. А ведь Земля вертится. Это теперь все знают.
Девочки зашумели, закричали:
— Ты с ума сошел! Замолчи! Как не стыдно!..
Батюшка сначала покраснел, потом степенно погладил желтыми от табака пальцами свою длинную рыжеватую бороду и произнес: