Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

– Я знаю… Что ж, это любопытно. С этим Карплюком можно нормально разговаривать или его сперва нужно похвалить?

– Как будто не заелся еще.

– Ну, хорошо, Сеня, а петрограф им когда нужен?

– Я понял, что срочно.

– Если срочно, то это не для меня.

– Старик, такой шанец нельзя упускать! Ты сходи, поговори хотя бы. Если заинтересуешь его, он, может, подождет. Смеешься – такая фирма! Ты ведь все равно над диссертацией дома работаешь.

– Не в этом дело, Сеня. Я тут связан некоторыми обязательствами, сам понимаешь…

– Жаль, – сказал Сеня. – Такой шанец – подарок судьбы.

Позже Заблоцкий спросил у Зои Ивановны, знает ли она Карплюка, и Зоя Ивановна оживилась:

– Знаю. И отца его знала. Тоже был геологом, профессором в университете, но докторскую так и не защитил. Сынок преуспеет больше, лет в сорок будет доктором, хотя способности у него, в общем-то, средние.

– Средние способности – и в сорок лет доктор наук? Что-то не верится.

– Да, представьте себе. Способности средние, но блестящая эрудиция, прекрасная теоретическая подготовка, плюс настойчивость и трудолюбие. Что вы хотите, его с детства готовили к научной работе, создавали среду и условия, и он своих детей готовит к тому же. Самородки-то нынче редки…

Заблоцкому подумалось: а с каким итогом он придет к своему сорокалетию? Школьником в честолюбивых мечтаниях он видел себя на склоне лет академиком, не ниже. Сейчас стало ясно, что ни академиком, ни членкором ему не бывать. Кандидат наук – вот его нынешний потолок, а если очень уж повезет, то, может быть, – доктор. Но только здесь, в филиале, доктором ему никогда не стать, для этого, кроме способностей к научной работе, нужны другие сопутствующие качества, которыми он не обладает, да и не хотел бы обладать, и вдобавок высокая конкурентоспособность: по десятку ученых мужей на каждое мало-мальски заметное ответвление не такого уж раскидистого древа геологической науки…

– Товарищ Заблоцкий? Я к вам. Здравствуйте. Можно вас на минутку?

Тощая женщина с невыразительным лицом, на котором навечно застыло выражение унылого несогласия. Фамилия, кажется, Руденко. То ли инженер, то ли старший инженер угольного отдела. Ей что, тоже микрофото потребовались?

Заблоцкий выключил освещение, вышел в коридор, молча воззрился на посетительницу.

– Вы знаете, я к вам как представитель цехового комитета. Говорят, вы хороший фотограф, а нам нужно сделать для стенда портреты победителей геологической олимпиады…

Какой стенд? Какие победители?

– …С администрацией вопрос согласован. Давайте договоримся, на какой день, в какое время, чтобы мы обеспечили явку товарищей.

– Вы немного не по адресу. Я занимаюсь микрофотографией.

– Ну и что? Вы же фотограф? Что вам стоит? В конце концов, это общественное поручение. Вы же никаких общественных нагрузок не несете, насколько я знаю.

– Кажется, вы не совсем понимаете специфику. Моя аппаратура предназначена для микро- и макросъемок. Портретной фотографией я не занимаюсь.

– Я понимаю, что пришла не в фотоателье, но вы же можете в виде исключения…

– В виде исключения я могу сфотографировать волосяной покров на руках ваших победителей, или строение ногтя, или, скажем, линии дактилоскопии… Это – пожалуйста, но только в нерабочее время.

– Что за глупые у вас шутки, – произнесла женщина. – Если отказываетесь, скажите прямо. При чем тут отпечатки пальцев? Мы же не в милиции работаем.

– Кто вам сказал, что я отказываюсь? Я не отказываюсь. В пределах моих возможностей – хоть сегодня. Могу еще линии хиромантии крупным планом. Хотите?

– Хорошо, я передам кому следует, что вы отказались, – многообещающе произнесла женщина и удалилась, ступая на пятки.

Заблоцкий, посмеиваясь, вернулся в комнату, сказал:

– Зоя Ивановна, тут еще цехком в моих услугах нуждается. Требует отпечатки пальцев… то есть, простите, портреты победителей олимпиады. Я ей объяснил, что она обратилась не по адресу, но она, кажется, ничего не поняла.

Зоя Ивановна махнула рукой:

– Ну, от цехкома мы как-нибудь отобьемся.

МИХАЛЕЕВ – ЗАБЛОЦКИЙ, у пожарного крана.

– Недавно снова тебя вспоминали. Когда заглянешь-то?

– Зайду как-нибудь… Как твой персональный бункер?

– Обустраиваюсь помаленьку. Соорудил там ларь, стеллажи. Летом займемся консервацией.

– Подпольный консервный заводик?

– Вот именно. Главным образом, по производству закусок. Кстати, недавно получили посылку с вяленой пелядью. Северяне не забывают. Ты-то поддерживаешь связь?

– Да так, знаешь, чисто внутренне. Посредством памяти.

– Сам-то писал?

– Пока что не о чем…

– Все равно написал бы. Дескать, жив, здоров, того же и вам желаю. Чего там расписывать.

– Может, напишу еще…

КОНЬКОВ – ЗАБЛОЦКИЙ, в коридоре.

– Как там мои дела? Генриетта скоро заканчивает.

– Я тоже. Десятка полтора осталось.

– Лады… Ну, а как насчет дальнейшего сотрудничества?

– Погодите, сперва я с этим развяжусь.

– Тебе рентгеноструктурный анализ не надо проводить? Электронную микроскопию? Гляди, а то могу устроить. Чертежи, карты? Есть первоклассная чертежница.

– Чертежницы пока не надо, а вот как насчет санаторной путевки? Что-нибудь этакое… Хоста, Мацеста, Ессентуки.

– Погоди, дорогуша, не части. Тебе что лечить – сердце, нервы, желудок?

– Ничего не надо, Василий Петрович, я пошутил…

ШУВАЛОВА – ЗАБЛОЦКИЙ, в библиотеке.

– Алька, я тебя видела с красивой женщиной. Поздравляю. Кто она?

– Ты не обозналась?

– Ну вот еще. Не знаю я твоей походочки. Сказать, где я вас засекла? Вы шли по Пролетарской вниз, в сторону «Спутника», часов около девяти; на ней была обалденная шапочка из английского мохера… Ну, что? Не ты, скажешь?

– Я шел справа, она держала меня под руку, на ней, кроме шапочки, было пальто в яркую клетку и сапоги-чулки на платформе?

– Совершенно верно.

– Это был не я… Ну, гадство. От людей на деревне не спрячешься… Город с миллионным населением, выбираешь самые глухие улицы – и натыкаешься на знакомых.

– Так кто же она, твоя красотка?

– Давняя знакомая, случайно встретились.

– Для давних знакомых у вас был слишком интимный вид.

– Мать, ты преувеличиваешь.

ЗАБЛОЦКИЙ – КНЯЗЕВУ, мысленно.

Так вот, Андрей Александрович, все пока не то. Не в ту сторону я еду. Несет меня по воле волн, как тогда наш клипер-бот на Деленгде, помните? Всей заботы – не наскочить на камень, днище не пропороть, а там – куда вынесет… Главное – что с диссертейшн плохо. Скучно мне стало, неинтересно. Идея во мне перебродила и закисла, а на новую не хватает пороху. Как-то вдруг сразу опостылели сослуживцы с их банальными физиономиями, с банальными мыслями и разговорами, хотя я сам, кажется, тоже становлюсь банальнейшей личностью, и, что хуже всего, осточертела собственная «научная работа».

Замеры на шестьдесят процентов готовы. Обрабатываю их, наношу на диаграммы – все не то. Слишком большой разброс. Нет конкретности. А подтасовывать неохота. К науке у меня пока еще отношение чистое, не могу я туфтить (термин – Ваш). Вы сами так к геологии относитесь.

Я сейчас – как робот, которого запустили, настроили на какие-то операции, а выключить забыли, и он функционирует и будет функционировать, пока не иссякнет энергия или не сломается что-нибудь. Ох, как мне надоела эта машинальность! Но не хватает силы вырваться из ее ритма. Самое страшное – это привыкнуть к роли неудачника, смириться с собственной заурядностью – я догадываюсь об этом. Страшно потому, что после уже никогда не хватит смелости ни на дерзость, ни на открытие. Здесь не скажешь себе: ну, все, с понедельника начинаю новую жизнь. Здесь нужна такая решимость, такая встряска, чтобы одним рывком порвать путы привычных притяжений и начать все сначала. Один раз меня хватило на это, но вы толкнули меня обратно, потому что это была просто истерика. Бунтовать нужно осознанно, нужно прийти к неизбежности бунта диалектически и потом, у предельной черты решать как жить дальше: смириться с неудачами, удовлетворенностью, несчастливостью, с обывательщиной или же, рискуя навлечь на себя много-много неприятностей, бросить вызов судьбе. Так я понял Ваши уроки, Андрей Александрович?

Заблоцкий установил такую закономерность: проходит неделя, десять дней, и он начинает скучать о сыне так остро, так зримо представляет себе его всего, что становится невмоготу, через все дела и заботы сквозит одно: увидеть его, увидеть хоть издалека.

Садик находился совсем недалеко от дома, Витьке с матерью всей ходьбы было полквартала, и еще пересечь широкую улицу с бульваром посредине.

Заблоцкий несколько раз менял наблюдательный пункт, пока не остановился на. самом удобном: киоске «Союзпечати» на бульваре. Отсюда дольше всего можно было наблюдать Витькин проход.