так называемые «сексуальные радости». Слово καθυγρος («мокрый», «влажный», но и «дебелый») встречается у блж. Диадоха Фотикийского в следующем контексте: он говорит о любви души к Богу, когда она наслаждается неизреченной радостью, пребывая в благодати Духа. Здесь душу и ее высшую часть — ум подстерегает опасность от «обольстителя». Ибо «враг желает, чтобы душа прелюбодействовала». Поэтому, видя ум, который тщеславится «опытом своего [духовного] чувства», он соблазняет душу некими «благовидными призываниями», чтобы, когда она «уносится такою расслабляющею и мокротною сладостью (καθυγρου ηδύτητος). она не ведала бы о том, что коварный [враг] смешался с ней». См.:
Попов К. Блаженный Диадох (V века), епископ Фотики Древняго Эпира, и его творения. Киев, 1903. С. 102–110.
572 В упоминаемых «Различных богословских и домостроительных главах», приписываемых преп. Максиму Исповеднику (PG. Т. 96. Col. 1248), говорится: «Нельзя заниматься естественным созерцанием тому, кто прежде не очистился от страстей, поскольку образы чувственных [вещей] могут запечатлеть [склонностью] к страсти ум, который еще полностью не освободился от страстей. Ведь ум, в мечтании запечатлеваемый через чувство явлениями чувственных [предметов], становится творцом нечистых страстей и не может с помощью созерцания перейти к сродным [ему] духовным [вещам]». Данная мысль органично вписывается в общий контекст миросозерцания преп. Максима, для которого грехопадение человека как бы «опрокинуло» все «естественные движения его душевно-телесного организма. Поскольку сместились и центр внимания, и жизненные ориентиры, душевные силы стали не столько пользоваться чувствами, сколько служить им. Вместо того чтобы при помощи чувств собрать и соединить в себе, а затем и в Боге все разделенное по природе, душа сама увлеклась видимыми вещами и совершенно пленилась ими… Но когда душа пленена чувственным миром, тогда действия чувств, сами чувства и соответственные душевные силы облекаются ввиду того, что подчинены ему и формируются в соответствии с ним». Такое соединение с «бессловесной формой», по выражению свт. Григория Нисского, «приводит к жизни по подобию бессловесных, определяющейся страстями» (Неллас Г. Обожение. Основы и перспективы православной антропологии. М., 2011. С. 69–70).
573 В сочинении Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, которое в русском «Добротолюбии» называется «Наставление безмолвствующим» (в греческом — «об избравших жизнь безмолвствующую и монашескую»), пропущена, среди прочих, одна глава («Еще об уме»), где, в частности, говорится: «Ум, не рассеивающийся по внешним [предметам] и не растекающийся под действием органов чувств по миру, поднимается к самому себе, а через самого себя восходит к мысли о Боге. Осиянный и озаренный Красотой Его, он забывает о самом естестве. И таким образом ум, будучи умом, вновь обретает и сохраняет в целости то, что по образу и подобию; а через самого себя непосредственно и духовным образом (νοερως — «умно») соединяется и общается с Божиим Умом, то есть с Богом» (PG. Т. 147. Col. 757–760). Здесь образ и подобие, как это часто встречается в святоотеческих творениях, отождествляется с умом, то есть с высшей частью человеческого естества.
574 Здесь речь явно идет о молитве Иисусовой. Ср. у преп. Никифора Уединенника: «Возвратимся же, братия, к себе самим, с отвращением возненавидим совет змия и всякое долу пресмыкание, ибо иначе невозможно примириться и сродниться с Богом, если прежде не возвратимся к себе самим, насколько сие в нашей силе, или не войдем в себя самих, отторгая себя — что удивления достойно — от мирского кружения и суетной многозаботливости и привыкая неотступно внимать сущему внутри нас Царствию Небесному». Далее он рассуждает: «Подобает же тебе при сем знать, что когда ум твой утвердится в сердце, то ему там не следует оставаться молчащим и праздным, но непрестанно творить молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! И никогда не умолкать. Ибо это, содержа ум немечтательным, делает его неумолимым и неприкосновенным для прилогов вражеских и каждодневно все более и более вводит в любовь и вожделение Бога» (Добротолюбие. Т. 5. Сергиев Посад, 1992. С. 239–240, 250).
575 Можно предположить, что в данном выражении (ὁ της φυσεως λογος — или «слово естества») речь идет о разумности или словесности человеческой природы (в первую очередь ума), созданной Богом, то есть Богом Словом (Логосом).
576 Ср. рассуждение свт. Григория Нисского: «Если бы мы учились искусству живописи и учитель предложил на картине какой-либо прекрасно начертанный образ, то каждому следовало бы свое живописание уподоблять этому прекрасному изображению, чтобы картины всех украсились по предлежащему образу красоты. Таким же точно образом, поскольку каждый есть живописец собственной жизни, а художник дела жизни есть свободная воля, краски же для воспроизведения образа — добродетели, то немалая опасность вместо подражания исказить первообразную красоту, начертав какое-либо уродливое и безобразное лицо и вместо вида Владычного грязными красками изобразив образ порока. Но для изображения красоты мы должны брать, сколько возможно, чистые краски добродетелей, смешанные между собою по правилу искусства, так, чтобы быть нам образом Образа, передавая, по возможности, чрез деятельное подражание красоту Первообраза» (Святитель Григорий Нисский. Аскетические сочинения и письма. М., 2007. С. 227).
577 Согласно изъяснению Евфимия Зигабена, эта фраза означает: «Благо, говорит, и спасительно мне всегда быть в соединении с Богом и никогда не отлучаться от Него и спасительно возлагать на Бога всю свою надежду, потому что я, возложив на Бога упование, не лишился желаемого, почему это и было для меня благо, то есть полезно и спасительно» (Толковая Псалтирь Евфимия Зигабена. Киев, 1882. С. 448).
578 См.: «Действительно, вечную жизнь доставляет Богопознание, соединенное с верой и добрыми делами, а вера без дел мертва есть (Иак. 2, 20)» (Толкование Евангелия от Матфея и Толкование Евангелия от Иоанна, составленные по древним святоотеческим толкованиям, византийским, XII века, ученым монахом Евфимием Зигабеном. СПб., 2000. С. 592).
579 См. Рим. 8, 2. Согласно свт. Феофану, появление «закона плоти» связано с грехопадением человека, погрузившим его дух в некую душевно-плотскую самость и самоугодие. Поэтому «падший человек самостен, вследствие того самоугодлив и самоугодливость свою питает страстною душевно-плотяностию. В этом — его сласть, самая крепкая цепь, держащая его в сих узах падения. В совокупности все сие есть закон греховный, сущий во удех наших… По первоначальному своему устройству человек должен бы жить в духе и им быть определяем в своей деятельности — полной, т. е. и душевной, и телесной, — и все силою его одухотворять в себе. Но сила духа держать человека в таком чине зависела от живого общения его с Богом. Когда же общение сие прервано было падением, иссякла и сила духа: он уже не властен