«Я ожидал слова благодарности, но вместо этого услышал труднопередаваемые упреки, ругань и обвинения в адрес врачей, которые ничего не делают для сохранения его (Брежнева. — Ф.Р.) здоровья, здоровья человека, который нужен не только советским людям, но и всему миру. Даже сейчас мне неприятно вспоминать этот разговор, в котором самыми невинными фразами было пожелание, чтобы те, кому следует, разобрались в нашей деятельности, и нам лучше лечить трудящихся в Сибири, чем руководство в Москве. Последовало и дикое распоряжение, чтобы утром стоматологи из ФРГ, которые изготавливали ему один за другим зубные протезы, были в Москве. В заключение он сказал, чтобы ему обеспечили сон и покой.
Я понимал, что это реакция больного человека и что то, чего мы боялись, произошло — начался затяжной срыв. Но сколько можно терпеть? И ради чего? Андропов постоянно убеждает, что ради спокойствия страны, ради спокойствия народа и партии. А может быть, все это не так? Может быть, народу безразлично, кто будет его лидером? Можеть быть, это надо Андропову, Устинову, Черненко и другим из окружения Брежнева? Впервые у меня появились сомнения.
Несмотря на поздний час, я позвонил Андропову на дачу. Рассказав о разговоре, я заявил, что завтра же подам заявление о моей отставке, что терпеть назаслуженные оскорбления не хочу да и не могу, что я достаточно известный врач и ученый, чтобы держаться, как некоторые, за престижное кресло. Андропов в первый момент не знал, что ответить на мою гневную и эмоциональную тираду, не знал, как отреагировать на мое возмущение. Он начал меня успокаивать, повторяя неоднократно, что надо быть снисходительным к больному человеку, что угрозы Брежнева наиграны, — потому что он уже не может обходиться без нас, понимает, что мы — его единственное спасение. Видимо, понимая мое состояние, начал опять говорить о наших общих заслугах в восстановлении здоровья Брежнева, который вопреки всем прогнозам смог провести съезд. Но я уже ничему не верил. Часа через полтора, уже ночью, видимо, поговорив еще с кем-то, он позвонил снова. «Я говорю не только от своего имени, но и от имени товарищей Леонида Ильича. Мы понимаем вашу обиду, понимаем, как вам тяжело, но просим остаться, так как никто лучше вас Брежнева не знает, никому, чтобы он ни говорил, он так, как вам, не доверяет». И заключил: «И это моя личная большая просьба». Не знаю, что на меня подействовало — может быть, тон разговора с Андроповым, может быть, прошла первая реакция, но я успокоился и ответил ему, что нам надо встретиться, потому что Брежнев вступил в полосу таких непредсказуемых изменений функции центральной нервной системы, из которой уже вряд ли когда-нибудь выйдет…»
Серьезные изменения в личной жизни происходили в те мартовские дни у популярного киноактера Александра Демьяненко — он собрался расстаться со своей женой, с которой прожил 16 лет (с нею он познакомился еще в юности, когда играл в драмкружке свердловского Дворца пионеров). Поводом к такому решению послужила новая привязанность актера — к режиссеру дубляжа киностудии «Ленфильм» Людмиле Качалиной. С ней Демьяненко познакомился во время дубляжа одной из картин (а голосом этого актера говорила чуть ли не половина западных звезд, да и советских тоже), причем сама Качалина о том, что на нее положил глаз знаменитый Шурик, ведать не ведала. Вот как она сама вспоминает об этом:
«Мне тогда было не до мужчин: я только что развелась, вздохнула полной грудью, мы счастливо жили вдвоем с дочкой (Анжелика Неволина затем станет одной из самых молодых и талантливых российских киноактрис. — Ф.Р.). А потом я работала на дубляже в темноте, поэтому не разглядывала мужчин, да и меня не всякий мог рассмотреть. И для меня было полной неожиданностью, когда однажды Саша явился в наш звукорежиссерский «предбанник». Вызвал меня в коридор и протянул коробочку. Коробочка была удивительно красивая, иностранная, большая редкость по тем временам. В ней лежало несколько шоколадок, и на каждой было написано «Tobler». Это меня сразило. Он как раз озвучивал западногерманский фильм «Трое на снегу», главного персонажа звали Тоблер. А перед 8 Марта явился опять — с цветами и снова с коробочкой. Вручил и, чтобы не смущать меня, быстро ушел. В коробочке оказались французские духи «Клима»…
Если б это подарил актер, мечтающий попасть на картину и в этом смысле зависящий от меня, все было бы понятно. Но Александру Сергеевичу от меня ничего не надо было — он был королем дубляжа. Вот тут-то у меня и возникли подозрения…»
После случая с духами Демьяненко навестит даму своего сердца еще раз — подвезет ее от студии на своей машине к приятельнице. А затем как-то ночью (часы показывали два часа) в дверь Качалиных кто-то позвонил. На пороге стоял Демьяненко с чемоданом в руках. Он сказал: «Людмила Акимовна, я к вам пришел навеки поселиться». Вот такая «лав стори». Однако вернемся в начало марта.
В Международный женский день 8 Марта Валерий Харламов познакомил родителей со своей невестой Ирой Смирновой. Несмотря на то что молодые были знакомы уже около года и у них в январе родился ребенок, ни родители со стороны жениха, ни мама невесты избранников своих детей еще не видели. Вернее будет сказать, не видели родители Валерия, поскольку мама Ирины Нина Васильевна своего будущего зятя все-таки видела: один раз в сквере Большого театра из-за кустов (дочь специально привела мать на свидание со своим женихом, но строго-настрого запретила ей показываться ему на глаза) и много раз по телевизору. И вот наконец долгожданные смотрины состоялись. Утром в Женский день друзья Валерия заехали к Ирине домой и забрали ее с сыном знакомиться с родителями жениха. А на следующий день настала очередь ответного визита — к будущей теще приехал знакомиться сам Валерий Харламов. По словам Нины Васильевны: «Первой вошла Ирина и сразу почему-то ко мне: «Мама, ты только на него не кричи, а то он сильно тебя боится». А я думаю, боже упаси, чего это я кричать должна, хоть бы у них все сложилось. Вошел Валера с детской коляской, здоровается. А я вдруг говорю: «Вот ты какой, дай-ка я за тебя подержусь!» Он рассмеялся и отвечает: «А я думал, меня с восьмого этажа сбросят».
В эти же дни Олег Даль принял решение уйти из театра «Современник». Стоит отметить, что это желание зрело в нем давно, пару раз он уже порывался написать заявление об уходе, но каждый раз что-то его останавливало. Даже когда он повредил ногу и практически никто из коллег не пришел проведать о его здоровье, Даль нашел в себе силы не зацикливаться на этом. Для него важнее всего было творчество, но его-то как раз оставалось все меньше и меньше. В начале 76-го ему стали предлагать роли, которые он не хотел играть: в «Погоде на завтра» М. Шатрова, «Четыре капли» В. Розова. Но чашу терпения актера переполнила роль Пети Трофимова в «Вишневом саде». Эту роль он учил с таким остервенением, что близкие, наблюдавшие за ним, всерьез опасались за его здоровье. И в начале марта на одной из репетиций Даль сорвался. Когда ему сделали замечание (то ли Галина Волчек, то ли Олег Табаков), он ответил так яростно, что стены задрожали. Уйдя с репетиции, хлопнув дверью, Даль 9 марта написал заявление об уходе. Тогда же в его дневнике появились следующие строчки:
«Мозг утомлен безвыходностью собственных идей и мыслей. Нельзя и малое время существовать среди бесталанности, возведенной в беспардонную наглость… Сегодня я ушел из театра «Современник»! И ничего в душе не отозвалось…»
В среду, 10 марта, из страны уехал известный скульптор Эрнст Неизвестный. В начале 60-х он был одним из тех, на кого обрушил свой монарший гнев генсек Н. С. Хрущев (разгром выставки в Манеже), однако это не помешало Неизвестному откликнуться на просьбу его родственников и сделать прекрасный памятник Хрущеву на его могиле. Но своим убеждениям скульптор не изменил, продолжал творить нетрадиционное искусство, за что, собственно, и пострадал: власти поставили перед ним жесткое условие — либо уезжаешь, либо садишься. Скульптор выбрал первое. В общем, типичная история для тех лет.
А сильные мира сего продолжают жить в свое удовольствие. Известный писатель Федор Абрамов в те дни ехал на такси по Ленинграду и обратил внимание на то, что на Дворцовом мосту скопилось огромное количество легковых и грузовых машин, поскольку соседний мост Лейтенанта Шмидта закрыт на ремонт. Ожидая, когда наступит их черед для въезда, Абрамов глянул на Кировский мост и увидел странную картину: мост был пуст — только трамваи да легковые машины изредка пробегали по нему. Он обернулся к таксисту: мол, в чем дело? А тот, не глядя, махнул рукой: дескать, это же «романовская трасса», имея в виду 1-го секретаря Ленинградского обкома партии Григория Романова, который ежедневно курсировал по этому маршруту из дома на работу и обратно. Столько лет с тех пор прошло, а в России-матушке так ничего и не изменилось, и даже наоборот — спецтранспорта стало еще больше.