Читать интересную книгу Южная повесть - Антон Виричев

— Нет, — рассеянно ответил Мстислав, — но кто меня осудит за грехи? Кто простит и даст новую жизнь?

— Твой бог. Только он. Разве ты не чувствуешь, что только твой бог способен тебя осудить? Неужели ты не видишь, как он тебя карает и как он тебе помогает?

Мстислав вспомнил, как опустил глаза перед Йованной. Как долго думал, что хотел от него услышать воевода о Горане, но больше всего он помнил, как пала голова Олега к его стопам. Этот тщедушный, слабый телом человек был для них образцом духовной стойкости: никто не говорил так жарко о родине, никто не верил так пылко в победу русичей…

Столько времени он пытался забыть то, что произошло в Казани, столько месяцев он вживался в эту новую жизнь, прислушивался к южным ветрам и горному эху, падал в теплое и ласковое море, выходил смотреть на рассветы, пытаясь понять, почему это солнце встает над этим миром! А оказалось, что долгое время он пытается лишь уйти, убежать оттого, что случилось в его милой стране — на далеком Севере. Он проделал тот же долгий путь, который несколько поколений его предков прошли задолго до него. И лишь сменив значения слов, он нашел покой.

Самый строгий судья смотрел ему в глаза — его собственный бог. И бог этот вопрошал его о чем-то, о чем — он не мог прочесть по его губам. Единственное, что было ясно, что умерший человек был теперь чем-то другим. Так уж выходит, что умерший друг становится для нас в силу обычаев и привычек светлым воспоминанием, о котором не принято говорить плохо. Этакий мумифицированный идеал, каждый момент жизни которого потом вспоминаешь с благоговением, как будто в каждом его поступке застыла истина, а ранее незаметное им предвидение своей скорой смерти блистает в каждом шаге обратного отсчета. И постепенно, канонизируя его черты, стараясь подражать ему в поступках и вкусах, на чем себя уже не ловишь, превращаешь его в памятник самому себе. Как не стыдно! Это же друг. Ведь что бы там ни было, все живое не умирает, оно перерождается, меняет форму, но не пропадает. Это же друг, с ним можно говорить, у него можно просить совета, ему можно рассказать о бедах. И все, что он делал — это отнюдь не истина в последней инстанции, истина эта — в жизни, в ее непобедимом стремлении прорываться через неявные границы этого мира.

А с судьей — с судьей придется разобраться самому.

— Я понял, отче. Но как же твой бог запрещает убивать и грабить? Мой бог запрещает? Османский бог, если верить пойманным янычарам, тоже запрещает.

— А ты бы своровал, если бы твой бог голодал? Ты убил бы того, кто покусился на образ твоего бога? Ты стал бы думать над его запретами?

Мстислав снова задумался. «Зачем я пошел на войну? Убивать? Или защищать бога, который живет в этих людях, в этих горах? Йованну, наконец! Что с ней будет, если хорваты помогут туркам ворваться в Котор?».

— Ты мудр, отче, не по годам мудр. И народ твой мудр. Что же мешает твоему народу быть сильнее тысяч варваров, осаждающих твой плодородный край?

Монах молчал.

— Что же ты не скажешь, что весь твой фокус состоит в том, что ты даешь людям веру в себя! Ведь мой бог — это мое порождение. Нет меня — нет бога! Он в моей голове, в моей душе, в моем сердце. Убьют меня — и не будет моего бога! Что такое ты говоришь, монах!?

Монах молчал. Крепость Херцог-Нови стояла незыблемо и спокойно. Справа от прибрежной дороги, словно никогда и не было здесь достойного врага.

— Жаль, рыцарь, вот и ты думаешь, что один на этом свете! Где же, ты думаешь, твои идеалы будут после твой смерти? Неужели ты веришь, что с твоей смертью как человека исчезнут все твои идеалы — твой бог?

— Ты хочешь сказать, что я не умру, а потому не умрет и мой бог?

— Бог твой не умрет. Как не умер бог тех, кто ушел от нас, сменив свой человеческий облик.

— Так что же было первым — бог или жизнь?

— А жизнь и есть бог, брат мой.

Молния прошибла темное вечернее небо Игало, легкие капли дождя упали на плечи путникам. Надо было поворачивать к храму.

«Бог, жизнь? Что все это значит?», — думалось Мстиславу, но чувствовал он, что с дальней дороги в оба конца засыпает.

— Как-нибудь в более верное время, расскажу я тебе, рыцарь, легенду о рае. Но не сегодня. Сегодня твой бог позволит тебе выпить крынку старого вина — чтобы не звала хмеля в твои сны, а лишь согревала чресла — и дюжину часов крепкого сна.

Полусонные, они въехали на территорию храма. Железные врата закрылись. Воры и бандиты избегают философов: те защищают своего бога как самые ожесточенные фанатики…

…Часа в три ночи Мстислав проснулся. Он встал, походил по комнате, не зажигая свечи. Потом вышел из ворот и направился к Равни-брегу. Методично шагая по уступам и провожая невидящими взглядами шуршащие под ногами камешки, Мстислав добрался до площадки на вершине. Холодный воздух, пар изо рта, и все же какое-то непонятное тепло согревало его изнутри, какой-то непонятный повелитель заставил его подняться сюда среди ночи и увидеть едва различимые черты встающего солнца — покрасневший уголок неба где-то там — за Каменари, и ярко пылающий прямо над входом в бухту месяц. Целый час Мстислав не сводил глаз с этого неба, звезды на котором с каждой минутой проступали все отчетливее. Тысячи, сотни тысяч, миллионы, легионы, мириады, тьма… Тьма — русское слово о неисчислимом. Тоже поменяло смысл.

Где-то нежно и грустно запела скрипка. Мелодия была такой трогательной, что Мстислав почувствовал, как глаза его наполняются слезами. Переполняя края, волны влаги с умилением накатывали и накатывали, потом падали через край и уходили в небытие под камушки, чтобы где-то там ниже пролиться ручьем и впасть в огромное море. Что подумала бы о нем Йованна, увидев таким беспомощным перед этими мириадами ослепительных и манящих звезд? Он распластал в воздухе руки и закричал. Крепость Херцог-Нови ответила ему эхом.

«Надо бы как-нибудь осмотреть эту крепость… Вполне пригодится при ведении боя», — подумал Мстислав. Как-то странно было ему ощущать себя этаким ополченцем, собирающим вокруг себя этих мужественных людей. Чему он мог их научить и в чем мог быть им примером?

Наутро Мстислав распрощался с иеромонахом и поехал домой. По пути он заехал в Превор, Лучицы и Игало к местным самоуправным главам муниципалитетов. Все трое приняли его сухо, с грустью косясь на его знак герцогского воинства и сознавая, что мирной жизни приходит конец. Любая война дает власть полководцам и вся самостоятельность местных общин, весь их мирный уклад и традиции вмиг исчезают, уступая людям с оружием и холодными стальными латами. Эти люди имеют право входить в любой дом и брать все, что им необходимо. И ничего с этим не поделать. Формальный разговор со вновь назначенным воеводой еще раз убедил их в этом, однако покорные высшей воле, они раздали поручения своим подчиненным. Через неделю в городской ратуше соберется ополчение, постоянное на неопределенный срок воинство. Гонцы уже были высланы в Мойдеж и Мальту. Гонцов герцога в черных плащах считали предвестниками смерти и закрывали перед ним окна и двери. Открытыми дверями были только двери государственных учреждений. Война и государство были неразлучны.

Прибыв в Херцог-Нови, Мстислав направился к Драгану — своему новому другу. Спустя час, Драган согласился быть помощником воеводы Суторины. Они направились к крепости города, Драган ведал тут каждой пещерой и каждым подкопом. Ранее не обращавший на эти ухищрения Мстислав особенно был поражен двухступенчатой стеной. Двухуровневые бойницы позволяли контролировать передвижение противника как по морю, так и по суше практически не увеличивая численность защитников.

Мстислав остался побродить здесь в одиночестве. Безлюдные стены, еще не умытый слезами моря камень, еще не разрушенные чужими пушками стены. Крепость только что была построена, а казалось, что стоит она вечно. Мстислав еще раз оглядел укрепления, запоминая расположение ходов и выходов, потом спустился через один из потаенных подвалов к морю. Начинался закат, но море было еще теплым от дневного солнца. Мстислав разделся и пошел в воду. Проплыв метров двести, он перевернулся на спину и разлегся на волнах. Море держало его, тихо покачивая и плескаясь о бока. Вдруг чуть поодаль от того места, где он вошел в воду, Мстислав заметил женскую фигуру, тоже входящую в воду, но не с разбегу как он, а весьма нерешительно и робко, словно вода была очень холодной и надо было попривыкнуть, чтобы идти дальше. Мстислав не особо интересовался личной жизнью местных жителей, никогда не вмешиваясь в вызывавшие тихое восхищение процедуры стирки, купания, обработки рыбы, празднования дня цветов или месяца мимоз. Все необычное для его северной памяти заставляло его наблюдать за этим как приглашенного со стороны. Местные жители вообще могли купаться в море часами — ничего необычного в этом не было.