Читать интересную книгу Госпожа Бовари - Гюстав Флобер

В бокалы разлили ледяное шампанское. У Эммы по всему телу пробежала дрожь, когда она ощутила во рту этот холодок. Она никогда в жизни не видела гранатов и ни разу не отведала ананаса. Даже мелкий сахар казался ей здесь белее и тоньше, чем где-либо.

После обеда дамы отправились наверх в свои комнаты одеваться к балу.

Эмма принялась за свой туалет с мелочною добросовестностью актрисы перед дебютом. Она причесала волосы по указаниям парикмахера и надела свое барежевое платье, разостланное на постели. Панталоны Шарля жали на животе.

— В штрипках мне будет неудобно танцевать, — сказал он.

— Танцевать? — переспросила Эмма.

— Ну да!

— Ты с ума сошел! Над тобой будут смеяться. Пожалуйста, сиди на месте. Это даже приличнее для доктора, — прибавила она.

Шарль умолк и заходил взад и вперед по комнате, ожидая, пока Эмма оденется.

Он видел ее сзади, отраженную в зеркале, между двух зажженных канделябров. Ее темные глаза казались еще темнее. Волосы, уложенные слегка округлыми бандо над ушами, отливали синим блеском; в них, на зыбком стебельке, с поддельными росинками на листках, дрожала роза. Платье бледно-шафранового цвета было перехвачено тремя букетами роз с листьями.

Шарль подошел и поцеловал ее в плечо.

— Оставь меня, — сказала она, — ты изомнешь на мне платье.

Снизу донеслись первые звуки скрипок и тромбона. Она спустилась по лестнице, едва удерживаясь, чтобы не бежать.

Кадриль началась. Гости все прибывали. Становилось тесно. Она села у двери на скамейку.

Когда кончился контрданс, паркет освободился для мужчин, столпившихся в беседе группами, и для лакеев в ливреях, с большими подносами в руках. В ряду сидящих женщин колыхались расписные веера, букеты цветов прикрывали улыбки, флаконы с золотыми пробками мелькали в пальцах, обтянутых белою перчаткой, обозначившей форму ногтей и туго сжавшей руку у запястья. Отделки из кружев, бриллиантовые брошки, браслеты с медальонами дрожали на корсажах, сверкали на груди, звенели на обнаженных руках. Прически, гладкие на лбу и взбитые на затылке, были украшены — то в виде венков, то гроздий, то веток — незабудками, жасмином, цветами граната, колосьями и васильками. Матери барышен мирно сидели на своих местах с чопорно строгими лицами, в красных тюрбанах.

Сердце у Эммы слегка забилось, когда она стояла с кавалером, державшим ее за кончики пальцев, в ряду танцующих и ждала движения смычка, чтобы двинуться вперед. Но вскоре волнение ее исчезло; и, покачиваясь в ритм музыки, она скользила вперед, с легкими склонениями шеи. Улыбка порой трогала ее губы при нежных соло скрипки, когда другие инструменты умолкали; и слышнее был звон золотых монет, сыплющихся на зеленое сукно игорных столов; потом вдруг все снова приходило в движение, корнет-а-пистон издавал звучную ноту, ноги начинали двигаться в такт, юбки развевались и задевали, руки сближались и размыкались; одни и те же глаза то опускались под ее взором, то его искали.

Некоторые мужчины — их можно было насчитать десятка полтора, в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, — мелькавшие там и сям среди танцующих или занятые разговором у дверей, выделялись из толпы каким то родственным сходством, несмотря на различие в возрасте, туалете и физиономии. Их фраки, лучшего, чем у других, покроя, казались сшитыми из более мягкого сукна, а волосы, начесанные на виски буклями, отливали, казалось, блеском более тонкой помады. Их лица были белы той холеной белизной, которая особенно выгодно оттеняется бледностью фарфора, переливами шелков, лаком дорогой мебели и поддерживается в своей здоровой свежести привычкою к пище легкой и изысканной. Их шеи двигались свободно, не стесненные высокими галстуками; длинные бакенбарды падали на отложные воротнички; они отирали губы платками, на которых были вышиты большие вензеля, и от платков шел сладкий запах. Пожилые из них казались молодыми людьми, между тем как на лицах молодых лежал отпечаток какой-то зрелости. В их равнодушных взглядах было разлито спокойствие ежедневно удовлетворяемых страстей, а сквозь мягкое обхождение проглядывала особенная самоуверенная грубость, порождаемая господством над легкодоступными предметами, обладание которыми упражняет силу и тешит тщеславие — господством над породистыми лошадьми и падшими женщинами.

В трех шагах от Эммы господин в синем фраке беседовал об Италии с бледною молодою женщиной в жемчужном уборе. Они восхваляли грандиозность колонн Св. Петра, Тиволи, Везувий, Кастелламаре и Кашины, розы Генуи, Колизей при лунном свете. Другим ухом Эмма прислушивалась к разговору, пересыпанному непонятными ей словами. Целый кружок собрался вокруг молодого человека, который на прошлой неделе побил мисс Арабеллу и Ромула и выиграл две тысячи луидоров, перескочив через ров в Англии. Один жаловался на то, что его скакуны жиреют; другой — на опечатку, исказившую имя его лошади.

В бальной зале становилось душно; огни тускнели. Толпа отхлынула в бильярдную. Лакей взобрался на стул и разбил два стекла; при звоне осколков госпожа Бовари обернулась и увидела в саду за оконными стеклами лица крестьян, заглядывающих в зал. Ей вспомнился родной хутор. Она увидела ферму, илистый пруд, отца в блузе, под яблонями, и самое себя, какою была некогда, снимающую пальцем сливки с крынок в молочной. Но в ярком сверкании переживаемого часа ее прошлое, до тех пор столь отчетливое, бледнело и исчезало, и она начинала сомневаться в том, что оно было ею также пережито. Она здесь; за этой бальной залой расстилается надо всем только сумрак. В эту минуту она ела мороженое на мараскине, держа в левой руке эмалевую раковинку, и, полузакрыв глаза, подносила ложечку ко рту.

Неподалеку от нее дама уронила веер. Один из танцоров проходил мимо.

— Если бы вы были так добры, сударь, — сказала дама, — поднять мне веер, упавший за диван!

Мужчина нагнулся, и в то мгновенье, как он протянул руку за веером, Эмма видела, как молодая женщина бросила в его шляпу что-то белое, сложенное треугольником. Мужчина, подняв веер, отдал его почтительно даме; она поблагодарила кивком головы и принялась нюхать букет.

После ужина, за которым испанские вина и рейнвейн лились рекой, подавались супы из раков и из миндального молока, пудинги a la Трафальгар и всевозможные холодные жаркия, обложенные дрожащим на блюдах желе, — кареты одна за другой начали отъезжать. Отодвинув уголок кисейной занавески, можно было видеть, как мелькают в темноте огоньки их фонарей. Скамейки вокруг зала пустели; оставалось еще несколько игроков; музыканты освежали пальцы кончиком языка; Шарль почти спал, прислонясь к притолоке двери. В три часа утра начался котильон. Эмма не умела танцевать вальс. Вальсировали все, даже сама мадемуазель д’Андервиллье и маркиза; в зале остались только те, что решили ночевать в замке, всего человек двенадцать.

Один из вальсирующих, которого все называли попросту «виконтом», в широко вырезанном жилете, казалось изваянном на его груди, подошел вторично пригласить госпожу Бовари, уверяя, что будет сам ее направлять и что она отлично справится.

Начали они медленно, потом закружились быстрее. Они кружились, и все кружилось вокруг них — лампы, мебель, обои и паркет, словно диск на вертящемся стержне. Когда они пролетали мимо дверей, юбки Эммы подолом охватывали его панталоны; ноги их переплетались; он опускал на нее глаза, она поднимала свои, глядя на него; ею овладевало какое-то остолбенение, она остановилась. Потом они снова понеслись; вдруг, увлекая ее стремительным движением, виконт исчез с нею в конце галереи, где, запыхавшись, она чуть не упала и на секунду прижалась головой к его груди. Потом, продолжая кружиться, но уже тише, он довел ее до места; она откинулась к стене и закрыла глаза рукою.

Когда она открыла глаза, посреди зала сидела на табурете дама, а перед нею на коленях стояли три танцора. Она выбрала виконта, и скрипка заиграла снова.

Все смотрели на них. Они проносились взад и вперед; она — с недвижным корпусом, с опущенной головой, а он все в той же позе, слегка согнув стан, округлив локоть, выдвинув вперед нижнюю часть лица. Да! Эта умела вальсировать! Они танцевали без конца и утомили всех.

Поболтали еще несколько минут и, обменявшись прощальным, или, лучше сказать, утренним, приветствием, разошлись в спальни.

Шарль едва плелся, держась за перила, не чуя под собою ног. Он провел пять часов подряд, бродя вокруг зеленых столов, и глядел на игру в вист, в которой ничего не понимал. Он вздохнул глубоким вздохом облегчения, когда стащил наконец с ног сапоги.

Эмма накинула на плечи шаль, открыла окно и облокотилась.

Ночь была темная. Упало несколько капель дождя. Она вдыхала влажный ветер; он свежил ей веки. Бальная музыка еще гудела в ее ушах; она боролась с желанием сна, чтобы продлить иллюзию этой роскошной жизни, с которою сейчас предстояло расстаться.