Читать интересную книгу В поисках истины - Н. Северин

— Клавдия Николаевна ничего, а вот Катерина Николаевна с Марьей Николаевной…

— Что ж они?

— Да кликушами сделались, вот что.

— Н-ну!

— Ей-богу, вот вам крест, что не вру! На прошлой неделе у ранней обедни так завизжали перед святыми дарами, что весь народ от них шарахнулся. Без чувств вынесли обеих.

И, помолчав немного, точно для того, чтобы дать своей слушательнице опомниться от страшного известия, Паранька продолжала:

— А как в горницу-то их внесли, биться стали, никому не сдержать. Не впервой это с ними, говорят. Григорьевне все известно, но эта господ не выдаст, хоть ты ее на куски режь, а только, как барышень на полу застали, сорочки в крови, синяки по всему телу и волосы клочьями… Григорьевна в горницу-то ихнюю не одна вошла, а с Лизкой…

— От Лизки, значит, и пошел про то говор, — сурово потупляясь, заметила Ефимовна.

— Уж не знаю, право.

— Да сама-то ты от кого слышала? От Петьки, поди чай?

Девушка с испугом запротестовала против этого предположения.

— Вовсе не от него… Он ни словечка нам про это не проронил… Мы раньше слышали… Мало ли сюда народу шатается!.. Как их из церкви-то замертво выносили, все нищие на паперти видели… Нет, нет, тетенька, вы на Петьку не грешите, не от него эти слухи у нас пошли, он ни слова, вот как перед Господом Богом, провалиться мне на этом месте, если вру!

— Ну, ладно, ладно, не выдам я твоего Петеньку, будь покойна. Вот тебе гривна на дорогу, — сказала старушка, вынимая из-за пазухи тряпочку, в которой у нее были завязаны медные деньги. — Спаси тя, Христос, и сохрани.

В эту минуту монашка вернулась в землянку, и Ефимовна заторопилась домой.

— Только ведь к ранней обедне отпросилась. Боже, сохрани, проснется барыня да меня спросит, что тогда! Ни на шаг от маленькой барышни не позволено отходить. Правда, что она только одну меня знает, только со мной и покойна, — говорила она отрывисто, поспешно натягивая на плечи шубку и подкалывая платок у подбородка.

Не терпелось ей прибежать домой, чтобы рассказать о слышанном про курлятьевских барышень.

VII

Случилось так, что в тот же день и до господ Бахтериных дошел слух о несчастии, постигшем дочерей сестрицы Анны Федоровны.

Вестовщицей оказалась, как и следовало ожидать, приживалка из попадеек Фаина Кузьминишна.

Явилась она после обедни поздравить с прошедшими крестинами богоданной дочки Софью Федоровну и Ивана Васильевича и с просьбой дозволить ей, хоть одним глазком взглянуть на маленькую виновницу торжества, а при этом удобном случае, запивая наливочкой пирог с луком и рыбой, которым, по приказанию барыни, угощали ее в чайной, Фаина Кузьминишна со вздохами и кислыми ужимками повторила то же самое, что Ефимовна слышала в Принкулинской усадьбе про беду, приключившуюся у Курлятьевых. На обеих старших барышень злая немочь напала. Сглазил их верно дурной человек, во время с уголька не догадались спрыснуть да молитвы над ними не сотворили, а враг человеческий не дремлет. Ему окаянному завсегда лестно девичью красу да невинность погубить.

— С прошлого воскресенья бесноватыми обе разом сделались. Из церкви от ранней обедни, как мертвых, домой привезли. Нашло это на них, как святые дары вынесли. Сначала старшая завопила, да, как скошенная, на пол покатилась, а за нею и Марья Николаевна, — прибавила она, таинственно понижая голос и закатывая глаза к потолку.

У слушательниц мороз по коже от страха и жалости. У многих слезы навернулись на глаза, все ахали и крестились.

— Да, девоньки, такие-то у них дела. Страсть как серчает Анна Федоровна, да ничего не поделаешь, — прибавила с самодовольством рассказчица.

Весть ее произвела должный эффект. Такой ужас нагнала она на своих слушательниц, что на время они обо всем забыли, что занимала их до сих пор, и не знали даже, что ответить Фаине Кузьминишне, когда она стала расспрашивать про маленькую барышню и про то, как ее нашли.

— Убиенные-то, говорят, как арапы, черные, из Эфиопского царства прибыли…

— Что за брехня! — сердито оборвала ее одна из присутствующих. — Нешто от черных родителей дитя может быть белое? А барышня наша, как тесто крупитчатое, мукой посыпанное.

— Не знаю, девонька, не знаю, от людей слышала. За что купила, за то и продаю, — недоверчиво покачивая головой, возражала гостья.

— Да кто говорит-то? Кто не видал ничего, а нам лучше знать, из наших восемь человек их видели вот так, как я теперь тебя вижу…

— Отчитывать, что ли их будут, курлятьевских-то барышень? Вначале если захватить, когда не совсем крепко вселился, помогает, говорят, — перебила другая женщина, невольно возвращаясь к предмету, поразившему ее воображение. — А еще хорошо, паром с ладаном его выкуривать.

— Да, да, с ладоном, — подхватили другие, — вот, как Агашку…

— Это кострюковская, что померла в прошлом году?

— Та самая. Так же вот, как и в курлятьевских барышень, вошел этта в нее, в Агашку-то…

— И видели, как входил, через рот…

— Черным клубом. Она, сердешная, как засто-о-о-нет!..

— Застонешь тут! Эдакие страсти!

— Спаси, Господи, и помилуй!

В беседах о таком животрепещущем предмете никто и не заметил, как исчезла из комнаты приближенная барыни, горничная Лизавета. Она отправилась сообщить интересные новости в господские покои.

Барыня только что вошла в спальню, проводив гостей, приезжавших к ней в то утро (день был праздничный) с визитами. Рассказы Лизаветы страшно ее перепугали. Будь ее муж дома, она, разумеется, бросилась бы к нему за советом и успокоением, но он от обедни отправился с визитами, а оттуда прямо на обед к губернатору, раньше десяти часов вечера домой его нельзя было ждать. Софья Федоровна послала за Ефимовной.

— Няня, что это у вас там Фаина Кузьминишна рассказывает? — спросила она, едва старушка появилась в дверях.

— Это про дочек-то Анны Федоровны, сударыня?

— Ну да, ведь это все выдумки, разумеется? — нерешительно проговорила г-жа Бахтерина, устремляя на свою собеседницу испуганный взгляд.

— С чего же ей врать-то, сударыня, ведь благодетели они ейные, Курлятьевы-то, — сдержанно возразила Ефимовна.

— Как же, няня?.. — нерешительно произнесла Софья Федоровна.

От тяжелого недоумения у нее мутился разум. Знала она про бесноватых, что этот ужас бывает, бесы могут вселяться в живого человека, Господь это попускает; ей не раз случалось видеть и слышать так называемых кликуш в церкви. Редкая обедня обходится без этого страшного зрелища. Раз даже совсем от нее близко пронесли молодую женщину, бледную, как смерть, с конвульсивно подергивающимися членами, вывернутыми до белков глазами и с пеной у рта. Так ужасно было на нее смотреть, что Софья Федоровна захворала от испуга. Но женщина эта простого звания. И все кликуши, которых ей доводилось видеть, как здесь, так и в Москве, были из простонародья, так что мало-помалу в нее вселилось убеждение, что эта страшная немочь — удел исключительно только подлого люда. И вдруг, оказывается, что и благородные от него не застрахованы. Катенька и Машенька Курлятьевы, дочери ее родной сестры, ее племянницы, барышни, столбовые дворянки, воспитанные — кликуши! Какой ужас! А срам-то какой! Какими глазами мать их будет теперь на всех смотреть? Да и родных этот позор коснется. Отзовется, пожалуй, и на ребенке, которого Бахтерины считают уже своим.

Страх за своих, жалость к сестриной семье заглушали в душе Софьи Федоровны все прочие чувства. Не могла уж она больше гневаться на сестрицу Анну Федоровну за ее козни против нее; все, что она вытерпела от ее зависти и недоброжелательства, все это казалось теперь пустяками перед ужасами, происходившими в семье этой злой сестры. Она ей теперь прощала даже и колдовство, напущенное на нее из зависти и корысти. Бог с нею совсем, на свою же голову да на голову свою близких наворожила! Вот что значит с нечистым-то знаться!

— И вдруг это с ними приключилось? Но с чего же? — пролепетала она побелевшими губами.

— Давно уж они, сударыня, скучают, — отвечала Ефимовна со вздохом. — Катерина-то Николаевна, сами изволите знать, с каких пор стали чахнуть, как Алешку…

— Не поминай этого имени! — вскричала с отвращением барыня.

— Ох уж, правда, что поминать про него не следует, один только грех, — согласилась с еще более тяжелым вздохом старая няня. — Ну, а Марья-то Николаевна с прошлой зимы захирела, после того как бочаговский молодой барин за них сватался, — прибавила она, помолчав немного.

— О Господи, Господи! — простонала Софья Федоровна.

К страху и печали в душе ее примешивались угрызения совести. Ведь она с мужем косвенно виноваты в несчастье, постигшем племянниц. Не переезжай они сюда на житье из Петербурга, Курлятьевым не для чего было бы убивать капитал дочерей на постройку дома, и Катенька с Машенькой не засиделись бы в девках.