Хотя было уже довольно темно, я сразу узнал Рейнса, едва он ступил на борт. Его препроводил вниз сам Хоскинс, будто любимый сын богатого папашу. Стоя на мостике и глядя в затылок семенящего по трапу Рейнса, я решил, что это чересчур даже для нас. Но тут же пошел вниз, где нас представили друг другу. Последовавшее через стол рукопожатие я вспоминаю как свидетельство моего окончательного падения. Рука его, пухлая, гладкая и потная, мягко приняла мою, как выражение уверенности, что этот маленький контакт сделает нас друзьями. Я вспомнил о том, что делали эти руки всего несколько недель назад. У меня пересохло во рту. Как писал в газете полицейский врач, Рейне душил жертвы руками. Теперь это для меня было не фразой.
Рейне не произнес ни слова. Так я и не узнал, что у него за голос. Полупривстав для приветствия с дивана, он снова забился в угол с видом человека, ввергнутого в преисподнюю после того, как им покорены мировые вершины. «Ты скрываешься, — подумал я, — и это у тебя на совести. За тобой гонится полиция многих стран. Сюда ты попал потому, что купил нашу помощь. И мы теперь являемся твоими единственными пособниками, лучшими из всех у тебя бывших на этом свете».
Я бросил последний взгляд на гладкую лысую голову, на морщинистое яйцевидное лицо и поспешил на свежий воздух.
— Как ты мог? — спросил я Хоскинса, когда тот поднялся на мостик. В голосе моем звучали бешенство и отвращение. — Ты спятил!
— Это работа, — голос его звучал спокойно, но я чувствовал, что это слишком даже для него, что он старается не думать о своем деле. — Он такой же груз, как и все предыдущие.
— Нет, это не то же, что и остальное! Ты отлично знаешь, что он делал с маленькими детьми всего несколько недель назад. — Я судорожно проглотил слюну. — Это самое страшное из всех наших дел.
— Послушай, — сказал Хоскинс, — мы же знаем, что его дело труба, что полиция его схватит, стоит ему ступить на французский берег, — он подошел ко мне вплотную и говорил почти шепотом. — А мы тем временем… — он сделал руками движение, словно загребал деньги. — Мы заработаем чистоганом.
— И тебе все равно, кто их заплатит?! — начал я.
— Рейнс — богач, — прервал меня Хоскинс. Теперь мы оба говорили шепотом, стараясь, чтобы ничего не услышал этот ужасный человек внизу. — Послушай, он успел припрятать двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Мы получим почти все, кроме пяти тысяч.
Он в упор смотрел на меня блестевшими в темноте глазами. Наверное, в этот момент он пытался убедить и себя самого… И вдруг я осознал, что мне безразличны его слова. Мне было тошно, но я прекрасно знал, что мы закончим этот рейс. И не из-за денег. Просто я попал в страшную машину и уже не мог сам выбраться из нее. Мы занимались перевозкой контрабандных грузов, а Рейнс был таким же грузом. И мы должны будем перевезти его так же, как алкогольные напитки, как наркотики, как краденое золото, как трупы, как все, что мы перевозили так много раз. И уж в который раз я с отвращением понял, что останусь в деле, пока нас не поймает море или не накроет полиция.
Говоря Хоскинсу, что это самое ужасное из всех наших дел, я в глубине души точно знал, что мы пойдем на него.
Что-то заставило меня подойти к трапу и еще раз взглянуть вниз, на Рейнса. Он сидел на том же месте, где мы его оставили, согнувшись, уронив безвольно руки между колен. Наши глаза встретились. В его взгляде не было ровно никакого выражения — все равно что обменяться взглядом со слизняком. «Да, я Рейнс, — казалось, говорил его взгляд. — Ну и что? Я могу вам не нравиться. Я, впрочем, никому не нравлюсь. Но вы получите двадцать тысяч из моих денег, если вызволите отсюда. Так скоро ли мы отправляемся?»
Я отошел от люка и склонился над приборами. Бедняга КЛ-1087!.. Перед тем как включить двигатели, я сказал:
— Вряд ли она вынесет такое.
Задувать стало, лишь мы покинули защищенные воды устья Леймингтона. Резкий юго-восточный ветер наверняка причинит немало неприятностей. Предстоял дальний путь: через Солент, на запад до острова Уайт, затем через пролив до Шербургского полуострова, а потом — на юг, до Сант-Мало. Именно в этом месте, по словам Хоскинса, Рейнс желал бы сойти на берег. Это сельский район. Там больше шансов проскользнуть мимо искавшей его полиции, чем в любом другом месте к северу от Парижа. Что ж, Сант-Мало так Сант-Мало… Но до этого места нам предстояло еще пройти открытую часть пролива. Нам предстояло попасть в пасть ветра и волн, уже покрывших белыми пенными барашками море. Не найти вдоль всего побережья Англии места, где погода ухудшается быстрее, чем здесь.
Мы отправились в путь около десяти вечера, к рассвету успели пересечь Солент и теперь огибали Нидлз, восточную оконечность острова Уайт. Тут-то мы и встретили всю силу ветра и злобу волн. KЛ-1087 напряглась. Огромные волны слепо били в борта и швыряли лодку так, что она с каждым ударом сразу намного отклонялась от курса. Иногда лодка зарывалась носом глубоко в волны. Иногда, наоборот, взлетала на гребень, и тогда винты крутились в воздухе, сотрясая корабль.
Уже около трех часов мы боролись с остервенелым морем. И вот у меня зародились первые сомнения относительно исхода этой борьбы. Рейнс все время оставался внизу, страдая морской болезнью. Он свалился «как колода», по словам Хоскинса. Сам же Хоскинс стоял на мостике, следя за двигателями и время от времени сменяя меня у руля.
Мы успели устать и промокнуть до костей. А ведь еще не оставили даже английского побережья. Впереди нас ожидали долгие часы борьбы с ухудшающейся погодой.
— Вряд ли нам это удастся! — крикнул я сквозь грохот волн и свист ветра, укрывшись за рулевой рубкой. — Мы идем со скоростью два-три узла в час, а погода становится хуже! Случись что-нибудь с двигателями, мы погибли!
Хоскинс оглядел бурлящее, покрытое пеной море.
— Погибнуть — хорошее слово! — крикнул он и улыбнулся. В этот момент он походил на старого Хоскинса. Того Хоскинса, с которым мы находились рядом под боком у врага, имея очень слабые возможности выбраться живыми.
Но и теперь шансы наши не лучше. KЛ-1087 доставалось от каждой волны. Она с трудом стряхивала с себя их тяжкий груз. Волны разгуливали по палубе, и довольно много воды уже попало в каюту и машинное отделение.
Ветер не выл, а ревел. Под свинцово-серым небом волны неслись на корабль со страшной злобой, тряся и швыряя его как щепку.
К полудню двигатели стали то и дело барахлить.
Мне кажется, происходило это от морской волны. Быть может, однако, виной всему низкий уровень масла и огромный вес разгуливавших по палубе волн. Возможно, это произошло и оттого, что наши винты свободно вращались в воздухе. Но, может быть, лодке просто стыдно за нас… Как бы там ни было, обороты двигателей стали постепенно падать.