class="p1">Он молча рассматривал меня с головы до ног с явной целью
видеть меня.
– Да, это пока для тебя не очевидно, – заявил он и жестом выразил свое нетерпение, как если бы я досаждал ему своей медлительностью. Я встревожился. Обычно дон Хуан не был склонен к демонстрации психологического неудовольствия.
– Это не имеет отношения к тебе или твоим действиям, – сказал он, когда я спросил о причине его неудовольствия и разочарования. – Это была мысль, которая пришла мне в голову, когда я видел тебя. В твоем светящемся существе есть такая черта, за которую дорого заплатили бы маги древности.
– Скажи мне, что это, – потребовал я.
– Я напомню тебе об этом как-нибудь в другой раз, – сказал он. – Давай продолжим об элементе, который стимулирует нас, – об абстрактном. Это элемент, без которого не может быть ни пути воина, ни даже самого воина в поиске знания.
Он сказал, что испытываемые мною трудности не являются для него новостью. Через те же мучения в процессе понимания скрытого порядка абстрактного прошел и он сам. Если бы не помощь Нагваля Элиаса, он закончил бы тем же, что и его бенефактор, – только действия и очень мало понимания.
– Как выглядел Нагваль Элиас? – спросил я, чтобы сменить тему.
– Он совсем не был похож на своего ученика, – сказал дон Хуан. – Он был индеец, очень темный и массивный, с резкими чертами, орлиным носом, маленькими черными глазами, густыми черными волосами совершенно без седины. Он был ниже ростом, чем Нагваль Хулиан, с большими руками и ногами. Он был очень скромный и очень мудрый, но в нем не было огня. По сравнению с моим бенефактором он казался тусклым. Всегда весь в себе, обдумывающий тот или иной вопрос. Нагваль Хулиан имел обыкновение шутить, что его учитель давал мудрость тоннами. За спиной он обычно называл его «Нагваль Тоннаж».
– Я не видел смысла в его шутках, – продолжал дон Хуан. – Для меня Нагваль Элиас был подобен дуновению свежего ветра. Он обычно объяснял мне все с невероятным терпением. Очень похоже на то, как я объясняю тебе, но, возможно, чуть больше чего-то еще. Я бы назвал это не состраданием, но скорее сочувствием. Воины не способны чувствовать сострадание, потому что они не испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.
– Не хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе?
– В известном смысле, да. Для воина все начинается и заканчивается собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства собственной важности. Затем его «я» становится абстрактным и неличным.
– Нагваль Элиас считал, что наши жизни и личности весьма похожи, – продолжал дон Хуан. – Из-за этого он чувствовал себя обязанным помогать мне. Я не замечаю такого сходства с тобой, поэтому, думаю, я отношусь к тебе во многом так же, как относился ко мне Нагваль Хулиан.
Дон Хуан сказал, что Нагваль Элиас взял его под свое крыло с того самого дня, как он появился в доме своего бенефактора. Нагваль Элиас стал объяснять ему все, что происходило во время его ученичества, даже если дон Хуан не мог понять его объяснений. Его стремление помогать дону Хуану было таким сильным, что он практически сделал его своим пленником. Таким образом он защищал его от резких и яростных атак Нагваля Хулиана.
– Вначале я имел обыкновение оставаться в доме Нагваля Элиаса все время, – продолжал дон Хуан. – И мне это нравилось. В доме своего бенефактора я постоянно был настороже, был бдительным, боясь того, что он может выкинуть со мной в следующий момент. Но в доме Нагваля Элиаса я чувствовал себя уверенно и легко.
Мой бенефактор оказывал на меня безжалостное давление, и я не мог понять, почему он так сильно меня угнетает. Я думал, что этот человек просто сумасшедший.
Дон Хуан сказал, что Нагваль Элиас был индейцем из штата Оахака и что его учитель, Нагваль по имени Розендо, был родом из тех же мест. Дон Хуан описал Нагваля Элиаса как очень консервативного человека, оберегающего свое одиночество. И тем не менее он был знаменитым целителем и магом не только в Оахаке, но и во всей Южной Мексике. Несмотря на свою известность, он жил в полной изоляции на противоположном конце страны, в Северной Мексике.
Дон Хуан замолчал. Подняв брови, он вопрошающе уставился на меня. Но все, что я хотел от него, – это чтобы он продолжал свой рассказ.
– Каждый раз, когда я хочу, чтобы ты задал вопрос, ты его не задаешь, – сказал он. – Надеюсь, ты слышал мои слова? Нагваль Элиас был знаменитым магом, который ежедневно имел дело с людьми в Южной Мексике и в то же время жил отшельником на севере страны. Разве это не возбудило твое любопытство?
Я почувствовал себя ужасно глупо, так как во время его рассказа у меня мелькнула мысль, что этому человеку, должно быть, было очень нелегко совершать регулярные поездки туда и обратно.
Дон Хуан смеялся надо мной, но поскольку он обратил мое внимание на этот вопрос, я спросил, как мог Нагваль Элиас быть в двух местах одновременно.
– Сновидение – вот реактивный самолет мага, – сказал он. – Нагваль Элиас был сновидящим, а мой бенефактор был сталкером. Он мог создавать и посылать то, что маги называют телом сновидения или другим, и находиться одновременно в двух разных местах. С помощью своего тела сновидения он мог выполнить свои обязанности мага, в то время как его настоящее «я» оставалось в уединении.
Я заметил, что со мной происходит что-то странное: я с легкостью принимал то, что Нагваль Элиас мог посылать свой осязаемый трехмерный образ, но хоть убей не понимал объяснений насчет абстрактных ядер.
Дон Хуан ответил, что я мог понять идею о двойной жизни Нагваля Элиаса, поскольку дух как раз производит последние корректировки в моей способности к осознанию. Я тут же начал бурно протестовать по поводу таинственности его заявления.
– Ну что же тут таинственного? – воскликнул он. – Это сообщение о факте. Ты мог бы сказать, что этот факт является недоступным в данный момент, но момент изменится.
Не дав мне возможности ответить, он снова начал говорить о Нагвале Элиасе. Он сказал, что у Нагваля Элиаса был пытливый ум и очень умелые руки. Во время своих путешествий в качестве сновидящего он видел множество предметов, которые потом копировал в дереве и железе. Дон Хуан уверял меня, что некоторые изделия отличались завораживающей, изысканной красотой.
– А что служило ему оригиналами? – спросил я.
– Не существует способа узнать