Читать интересную книгу Ночь каллиграфов - Ясмин Гата

Он не слишком разговорчив. Когда я спрашиваю про Вас, он не отвечает. Работает он директором табачной фабрики, а меня отправил учиться к иезуитам, сказав, что дает мне лучшее образование в этой стране. Правда ли, что при рождении я был мусульманином? Друзья падают передо мной на колени, будто я потомок пророка.

В Бейруте жизнь приятная, но с точки зрения карьерных перспектив Франция лучше. Я поступил на медицинский факультет в Париже, начну учиться в октябре.

Очень бы хотелось Вас повидать, но не хватает времени. Узнаете ли Вы меня столько лет спустя? Табачные запахи отцовской фабрики не выветрили из моей памяти соленого воздуха Босфора. Как поживают Ваши дервиши с книжной полки? Помню, я в детстве разбил одного из них. Вы его починили?

Женился ли Недим?

Нежно Вас целую.

Жан

Я раз сто перечитывала его письмо, любуясь безупречной ровностью строк, замысловатыми завитками на согласных и легким начертанием знаков препинания. Было заметно, что сын писал в спешке и не правил написанное. Содержание было для него важнее формы. Меня привело в замешательство христианское имя в конце письма. Желая облегчить мальчику жизнь на новом месте, отец решил упростить его мусульманское имя, дабы ребенок побыстрее адаптировался в стране, именуемой «ближневосточной Швейцарией». Сам Мехмет решил назваться Пьером. Он был вхож в высшее общество Ливана, посещал светские рауты, уикенд проводил на Фарайе,[46] а Нур тем временем изучал переводы из «Энеиды» Вергилия и приобщался к катехизису под руководством отца Мутрана. Чтобы не отличаться от других мальчиков, он согласился принять первое причастие. Вероятно, просвира показалась ему горькой, совсем не похожей на пирожки с тимьяном, которые каждое утро приносили к нашему крыльцу. Держа на языке липкую плоть, он удивлялся, что она тает во рту. Отец Мутран повязал ему на руку белую повязку и подарил Евангелие. Обо все этих деталях мне поведала моя тетка Мириам, турчанка, жившая в Сирии и писавшая мне каждый месяц.

Отец Нура объявил себя политическим советником, бывшим албанским партизаном и соратником Исмета Инону, намекая на свои тайные связи с великими мира сего. Популярность его неизменно росла: Пьер-Мехмет ужинал в лучших домах страны и флиртовал с женами гостеприимных хозяев. На вопрос о семейном положении отвечал витиеватой фразой, восхваляя красоту и вольные нравы ливанских женщин. Директорская должность позволяла ему вести беззаботную жизнь, давать сыну самое лучшее образование и покупать великолепные трубки английского и французского производства. Его любовно собранная коллекция насчитывала более семидесяти таких трубок, а также двадцать костюмов и сотню галстуков.

Отец Мутран скептически глядел на этого денди, приезжавшего забирать мальчика на каникулы за рулем жемчужно-серого кабриолета. Все лето отец и сын колесили по стране: с курорта на курорт, с яхты на яхту, с одного роскошного банкета на другой. Отца повсюду окружали женщины в темных очках, курившие сигары с золотой каймой и никогда не ступавшие в море. Жизнелюбивый и остроумный, Пьер стал любимцем великосветской ливанской публики. Hyp играл с детьми, но от него не ускользало ни единое слово, произнесенное взрослыми. Он замечал обращенные к отцу взгляды неверных жен, тайное притяжение, возникающее между взрослыми, и мог заранее угадать, какая женщина понравится отцу: Пьер предпочитал замужних и падких на богатство. Впрочем, каждая очередная идиллия возникала ненадолго: «слишком дороги эти дамочки», комментировал отец. У Нура не было ни одной моей фотографии, но он был твердо уверен, что я не похожа на этих утонченных ливанок, скрывающих под маской любезности свирепую ревность. Летние пассии отца были ему не по вкусу. Своим осуждающим взглядом сын мешал отцу обольщать женщин, не давая ему разгуляться.

В конце концов, устав от чувственных красоток, Пьер обратил свои взоры в сторону богатых наследниц уже вполне заурядной внешности. Жанин, дочь самого крупного в стране производителя бетона, пленилась речами иноземного соблазнителя и, несмотря на предостережения своего отца, при каждом удобном случае приглашала его в семейное поместье в Софаре. Постепенно ему удалось завоевать расположение всей семьи, так что даже отец Жанин сдался и пригласил Пьера выкурить сигару в кабинете, предназначенном для серьезных мужских разговоров. Месяцы упорных трудов не прошли даром, на кон было поставлено щедрое приданое, и Пьер попросил руки девушки, позабыв, что уже состоит в браке с турчанкой. «Я холост, детей не имею, в моем лице вы найдете достойного зятя, который подарит вам много внуков», – сказал он в тот вечер. Предстоящая женитьба сулила немало выгод. Он уже предвкушал вольготное существование между заводом тестя, его летней резиденцией и роскошной бейрутской квартирой у самого моря. Жажда наживы отодвинула сына на задворки памяти. Теперь Пьер полагал, что будет вполне достаточно трижды в год навещать мальчика в пансионе, а впоследствии, благодаря возросшему благосостоянию, можно будет отправить его учиться во Францию.

Обман раскрылся через несколько недель, когда невеста распечатала адресованное жениху письмо. В глубоком замешательстве она прочитала его своему отцу, который в гневе принялся потрясать ножом для бумаги, словно желая пронзить им подлого обманщика.

15 июня 1955 года

Отец,

Давно не получал от Вас писем. Неужели работа не оставляет Вам ни минуты свободного времени? Вы даже не приехали на праздничный школьный спектакль. Я играл доктора Кнока. Мне много хлопали. Отец Анатолий фотографировал во время спектакля, я покажу Вам снимки. Отец Мутран напомнил мне, что и на Вознесение Вы тоже не приезжали. Он говорит, что несчастнейшие из сирот – это те, чьи родители живы. Я не верю его словам и буду Вас ждать в первый день каникул. Мне не терпится вновь оказаться в настоящем доме, в своей настоящей семье. Большие каникулы начнутся в следующую субботу. Я буду ждать Вас у входа. Не забывайте про меня.

Ваш сын Hyp

Только отцовские объятия могли утешить обманутую невесту. Несостоявшийся тесть поклялся дочери, что предатель дорого заплатит за свою ложь, еще раньше, чем зайдет солнце.

Ранним вечером у входа на табачную фабрику появились два здоровенных детины и заявили, что желают говорить с директором. Али и Мустафа, помощники отца Жанин, приготовились к обстоятельной беседе. Ситуация развивалась стремительно. Али объявил распоряжения своего хозяина: отныне Пьер не должен даже пытаться увидеть Жанин или приблизиться к поместью ее отца. В свою очередь, ее отец обещает не раскрывать причины, побудившие его разорвать помолвку. Али все больше распалялся, под конец его голос звучал угрожающе. Тыча пальцем в грудь теперь уже бывшего жениха, он настоятельно требовал вести себя, как предписано, а не то…

Изумленный жених даже не нашелся что ответить. Письмо сына и фотографии с помолвки были разорваны у него на глазах. Он побледнел.

В следующую субботу Пьер приехал за сыном на два часа раньше обычного. Отец Мутран глазам своим не поверил. Hyp устремился к отцу, помог ему снять шляпу и сел на водительское место. Торжествующе глядя на одноклассников, он посигналил, прежде чем тронуться.

Они провели лето по-мужски, вдвоем, вдали от светской суеты. Пьер никогда не упоминал о своей несостоявшейся женитьбе, о письме, о ходивших по городу слухах. Наблюдательный Hyp порой замечал перешептывания и недоверчивые взгляды, направленные на отца, но тот лишь улыбался.

О таких каникулах мальчик мог только мечтать. Отец безраздельно принадлежал ему и разговаривал с ним как со взрослым.

«Это страна не для нас», – сказал он сыну однажды вечером.

* * *

Передо мною совершенно гладкий лист бумаги. Я обшила чернильницу губкой, которая впитывает излишек чернил в каламе. Осталось обточить тростник. Его разветвленный стебель позволит руке удобно обхватить инструмент. Нож утончает волокно, ласкает каламу грудь, живот, спину. Напоследок я обтачиваю наконечник, делаю прорезь, чтобы чернила не вытекали. Положив локти на лист, я расслабляю мышцы руки и макаю стебель в раствор. Снова опускаю калам: он вдыхает чернила, а я – воздух. Иногда мне хочется поменяться с ним ролями, но каллиграфы знают, что чернила дышат иначе. Скрип тростника меня не пугает. Мои движения кажутся бесконечными. Я экономлю пространство листа, базовая линия безукоризненно пряма, несмотря на тесное переплетение букв. Все во мне отдыхает. Я застываю на каждом сочленении букв и продолжаю строку, кончик тростника подхватывает ее в нужном месте. Линии выходят мутно-черными.

Сегодня мне нет дела до тростника, я наслаждаюсь процессом. Кончик пера царапает бумагу – вынужденная остановка. Мне не терпится продолжить, я готова сама стать чернилами, и высушивать лист своим дыханием, и писать на собственной коже. Мне так хочется дописать письмо, что я забываю про усталость.