Читать интересную книгу Страна желанная - Илья Бражнин

Буян глядел на деда умными глазами, точно понимал его речь, и в ответ помахивал хвостом. Сейчас он меньше всего напоминал волка. Между тем слова деда Назара о волчьей хватке были не простой прибауткой. Волчья кровь, несомненно, была в крови Буяна. Древнюю примесь её можно было распознать по тёмной седловине на спине, по необыкновенной ширине и крепости груди, по слишком большому для сибирской лайки росту. Эта капля волчьей крови и делала обычно безобидного и игривого пса опасным в минуты боевой ярости.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. У КОСТРА

Партизаны подходили по одному — по двое и тотчас подсаживались к костру на подстилку из елового лапника. Те, кому не хватало места на зелёном кольце ельника, становились за спинами сидящих. Над их головами раскинулось бархатистое черно-синее небо, вытканное серебряной россыпью звёзд. За их спинами стояла стена вековых елей, прятавших хмурую колючую темень ветвей под пухлыми шапками снега, розовеющего в отсветах огня.

Но партизаны не смотрели ни вверх, ни по сторонам, где всё было им знакомо с младенческих лет. Они смотрели в потрескивающий костёр, пламя которого время от времени жарко взмётывалось оранжевыми языками.

Кто-то сказал негромко и глухо, не отрывая глаз от костра:

— Много сейчас таких костров по лесам горит.

Кто-то другой отозвался так же негромко:

— Вся Россия костром занялась.

Все помолчали. Командир, оглядевшись, сказал:

— Ну что ж, товарищи, кажется, все собрались. Давайте проверим наличный состав да за дело.

Сделали перекличку. В се сто двадцать шесть шелексовских партизан оказались налицо. Командир вышел поближе к костру, чтобы его все видели, и заговорил:

— Товарищи партизаны! Коротко обрисую положение и нашу боевую задачу. Положение такое, что на нашем Северном фронте американцы и англо-французы, а вкупе с ними и белогады с осени прошлого года нажимают на всех главных направлениях фронта: по Мурманской железной дороге — в сторону Петрозаводска, по Двине — на Котлас и по Северной дороге — к Вологде. Красная Армия и весь советский народ дали им достойный отпор. Образовалась наша Шестая армия, которая крепла в осенних боях и набиралась сил. С начала нынешнего, девятнадцатого года она начала наступательные действия. В январе, как известно, наши с трёх сторон ударили по Шенкурску. Много месяцев американские инженеры укрепляли город и ближние районы. В городе был большой гарнизон из американских, канадских и белых частей. Но всё это, вишь, не помогло. Наши Шенкурск взяли и гнали тех американцев с канадцами и белогадами вместе семьдесят вёрст без передышки. После того у Средьмехреньги, на Пинеге и на Мезени красные тоже пошли наступать и лупят интервентов на совесть. Теперь очередь за нашим участком, товарищи.

Командир сдвинул ушанку назад к затылку, расстегнул верхний крючок полушубка и отодвинулся от костра. Ему было жарко. Он вытер рукавом пот со лба и продолжал:

— На нашем участке, товарищи, положение такое: Красные части стоят против интервентов на железной дороге. Узкое пространство по обе стороны полотна укреплено сильно, а дальше — леса немереные, бездорожье, снега. Непрерывного фронта ни та ни другая сторона в таких условиях держать не может. Остаётся что? Драться на узком участке железной дороги? Но тут сильно укреплённые позиции, брать их в лоб тяжело. Остаётся одно — обход позиций врага по нехоженым глухим лесам. Вот сейчас такая операция командованием Красной Армии и планируется. Какая в этом деле наша роль? Мы с вами каждую тропинку, каждую лесину на сотни вёрст кругом знаем. Поэтому мы пойдём с частями Красной Армии проводниками и разведчиками. Одновременно будем, понятно, участвовать в операции и как боевая единица. Задача, поставленная командованием Шестой армии, такова. Одна колонна углубляется в лес слева от железной дороги, идёт лесами на Большие Озерки, проводит марш по целине в семьдесят вёрст, делает в тылу врага налёт на Большие Озерки и с боем занимает их. Вторая обходная колонна идёт лесами справа от дороги, выходит в тыл врага на разъезд четыреста сорок восьмой версты между станциями Емца и Обозерская и подрывает их бронепоезд. Оба маршрута хорошо нам известны.

Командир, сделав короткую передышку, стал говорить о подробностях марша, о снаряжении и боезапасе, о разбивке отряда на две группы. После него заговорил комиссар отряда.

— Несколько слов перед походом, товарищи, — сказал он, выходя вперёд и поправляя ремень, которым был туго подпоясан. — Час тому назад у этого костра один из товарищей сказал, что вот, мол, сколько таких костров сейчас по лесам нашим горит. И ещё другой добавил, что вся Россия сейчас костром занялась. Товарищи, не только Россия — весь мир сейчас костром занялся, весь мир горит в огне борьбы, охвачен пламенем революции. Пламя это зажгли мы, наш народ, наш пролетарский класс. Это наше счастье и наша гордость, товарищи. Да, наша гордость. Мы нашим костром всему миру светим. Миллионы людей, нищих, голодных, обездоленных, ограбленных и угнетённых капиталистами в разных странах, тянутся к нам, чтоб крупицу нашего тепла взять, чтоб искру нашего огня унести в своё тёмное царство. У нашего костра сто человек, у тысяч таких костров сотни тысяч борцов за революцию, за Советскую власть. Не хочет народ покориться подлым захватчикам. Не хочет и не покорится никогда. Выходит он бить лютого врага смертным боем, как идём сегодня и мы его бить. Свернём голову гидре контрреволюции! Смерть мировой буржуазии!

Комиссар поднял вверх обе руки и сжал их в кулаки. Он потряс ими в воздухе — этими большими, тяжёлыми кулаками и повторил:

— Смерть мировой буржуазии!

Лицо его, бурое от мороза и отсветов огня, словно вылито было из красной меди. Он оглянулся вокруг. К нему обращены были такие же отлитые из меди лица. Вспыхивали маленькие сполохи на тёмных стволах винтовок. Партизаны стояли плотным кольцом вокруг костра в полушубках, ватниках, старых солдатских шинелях, в тупоносых валенках и лохматых ушанках.

Шергин смотрел на комиссара, смотрел на стоящих вокруг партизан и вдруг вспомнил о Глебке. Он часто думал о сыне и сегодня подумал о нём, когда командир сказал о походе на четыреста сорок восьмую версту к бронепоезду белых. Это ведь совсем близко от Приозерской, всего вёрст семь. А ведь там на Приозерской Глебка, сын. Как-то он там? Каково-то ему приходится?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. СТУК В ОКНО

Каждый вечер, ложась спать, Глебка говорил себе: «Вот завтра утром проснусь, а батя уже дома — на лавке сидит у окошка или печку растопляет». Но наступало утро, а на лавке у окошка никого не оказывалось, и печка была холодна, как и вчера.

Пришла зима, долгая, морозная. Легли снега, глубокие, непролазные, розовые на заре, синие в сумерках. Время точно остановилось. Порвались привычные связи. Вместе с отцом исчезли и все близкие люди, бывавшие прежде в сторожке лесника. Они ушли с отступающими красными частями и теперь, верно, сражались где-нибудь между станциями Емцей и Плесецкой. Фронт прокатился громыхающим горячим валом по станции и ушёл километров на семьдесят вперёд. Станция стала глубоким тылом. Давно оставил Ворониху отряд интервентов под командованием лейтенанта Питера Скваба. Давно снялся с места и ушёл сержант Даусон со своими солдатами. Глебка вновь вернулся в свою сторожку. Время от времени появлялись в деревне и расквартировывались американские, английские или белогвардейские воинские подразделения и снова уходили. На станции стояли длинные вереницы теплушек. В теплушках жили иностранные солдаты.

Глебка не любил ходить на станцию. Чаще бывал он в Воронихе у Квашниных. Вместе со Степанком и другими ребятами он играл в лунки или возился на улице с Буяном. Иногда отправлялись всей ватагой на Кондозеро. В окрестностях было несколько лесных озёр, соседству с которыми станция и обязана была своим названием. Кондозеро имело для ребят особую притягательную силу. Оно лежало в низине, окружённой стеной вековых елей. Сквозь эту живую стену даже сильные ветры не всегда могли пробиться, и когда с первыми морозцами озёра замерзали, то ни на одном из них не было такого ровного и гладкого льда, как на Кондозере.

По давнему обыкновению на этот даровой каток сбегались ребята из всех окрестных деревень. Прикрутив верёвками к валенкам деревянные коньки-самоделки, ребята носились по застывшему озеру из конца в конец, перекликаясь суматошными, ломкими голосами, далеко разносившимися в морозном воздухе.

Позже, после снегопадов, картина на озере резко менялась. Вместо коньков некоторые ребята притаскивали с собой санки, и крутой озёрный берег превращался в гору для катанья. Лёд сохранялся лишь на длинном, до половины озера раскате да на плешинах под берегом. Укатав как следует склон горы, ребята поливали его водой. Воду таскали в берестяных туесах, черпая её из лунки, пробитой во льду в двадцати шагах от горы. Те, у кого не было санок, приносили с собой ледянки. Ледянка изготовлялась из доски, на одной стороне которой, многократно поливаемой водой, наращивалась толстая ледяная корка. Умело сделанная ледянка несла по озёрной глади метров двести, а то и больше.