что умру, не видя… Мозамбик!
И зачем учительнице – Африка?
На черта ледащей Мозамбик,
если смерть с косой знакомым абрисом
мне в окошко адресно грозит?..
Врач бесплатно раздавал советы,
чтоб, мол, затаилась я на миг –
но… вставали в Африке рассветы,
над землёй незнамой Мозамбик,
и светились маковки кокосов,
шли слоны под обезьяний крик –
ни-че-го я, кроме абрикосов,
не видала… Надо – в Мозамбик!
Никаких я денег не считала –
где им быть? – но на единый миг –
русская учителка мечтала
хоть глазком увидеть Мозамбик!
За окном январь. В палате – холод.
Ёлку под гирляндами знобит…
Мне не нужен серп, зачем мне молот? –
д[?] смерти хочу я в Мозамбик!
Ну уж нет, – закручиваю фигу я, –
не пришла ещё моя пора!
Я, покамест Африку не видела,
ни за что не стану умирать!
Так, с недосягаемой надеждой,
зажилась, не знаю, как и быть, –
поблагодарить хочу я нежно
недооценённый Мозамбик.
* * *
Чуть позавидовать Гомеру,
без страха глядя сквозь века,
Тредиаковскому – слегка,
Державину и Кантемиру,
на гений Пушкина взглянуть
свинцовой пулей дуэлянта,
по древу мыслью проскользнуть
среди губителей таланта;
принять Поэзию как рок,
сразиться с веком-алабаем,
что – в Рим? – в Нью-Йорк или Дубаи,
черкнуть подруге пару строк;
сводить сотрудников с ума
лица не общим выраженьем,
перчатки путать, а на шее –
пускай болтается сума;
с протянутой рукой пройти
средь спонсоров и меценатов,
но фрак среди своих манаток
для Нобелевки не найти;
черновики поставить в ряд
поэтов серебряно-вечных,
как холодеют лоб и плечи –
почувствовать – писал не зря…
Прийти на фестиваль стихов,
всех победить и огорошить –
и убояться вдруг, до дрожи,
произнесённых слов.
Предрассветное
Воздух шинкуя пластами сала,
пьёт ноябрю сакральную дату
с хлебом – сколько ни съешь – мало,
к старости – как ни прямись – горбатый.
Дорога пряма, словно правда прежде,
если не полнить карманы утлые,
ты – на финишной. Стонешь реже,
всё присаливая прибаутками.
Если романы пишутся – дышится,
только сжимается время шагренево…
Брось же! – смотри, как рассвет колышется,
красный и синий сводя в сиреневый.
Будет рассвет поджигать окраину,
день раздувая сосредоточенно,
брось же писать! – и живи правильно,
Б-г поможет, если захочет.
Хочешь? – я выучусь шить и стряпать,
буду носки собирать по дому,
хочешь букофф? – начни корябать
пару петроглифов веку другому,
доктора вызови, ляг в больницу,
выйди на пенсию по болезни –
ноль забот, вот тебе и Ницца,
вот и дыши, сколько вдоха влезет!
Нет же!.. Ночами твои литгерои
входят, сражаются, бьют – умирают,
пьют, рождаются, ржут и воют –
всяко взрывая чертоги рая.
Царства законные изнутри них
рвутся наружу, и – вот уж схватка! –
ты – то ли Нестор, Гомер ли, Плиний,
может ты Гитлер? Твой бункер – хатка…
Разве власть на здоровье – сменишь?
Не равноценен обмен и с хлебцем…
Твой роман со Временем – фетиш,
что тебе, Rexus, до нас, плебса?
Боже… утрачен такой мужчина –
хоть заспиртуй! – сохранив образчик…
Если Ты не найдёшь причины –
выжить ему – помоги собраться.
Что уж… Я не трепещу, плача,
выдержу всё, только сердце ёкнет…
Если «крест мой по силе» – значит,
я, мой Леннон, и есть твоя Йоко.
Так и запомню тебя с нимбом
дня под сакральной датой колючей.
Только слова, что сказать могли бы,
тайной своей так и будут мучить.
* * *
Разинул пасть футляр баяна,
который тем и знаменит,
что лишь когда хозяин пьяный,
футляр расстёгнут и раскрыт.
И соблазняя позолотой,
сверкало кнопок домино,
и светлоокая Шарлотта
на скатерть капала вином –
там, в искорёженном Бунслау...
О как же, Господи, давно
Шарлотта – Сталину во славу –
за их капут пила вино...
И был и цел, и юн хозяин,
плескался вальс «Осенний сон»,
и столько было просто мая,
что не баян, а бандеон
притангивал мотивы страсти
и юбкой ноги обвивал,
и не было ни стран, ни старости –
одной любви девятый вал!
Он забывал потом про лагерь,
про искалеченную кисть,
и огнедышащие флаги с его окна слетали ввысь
в разреженную синьку мая.
И водку, молча, сам с собой,
он пил, Бунслау вспоминая,
и день, когда был молодой.
Постный Сирин
http://litzona.net/globalogos/ http://litzona.net/show_11078.php
Судьба меня сажает на кукан.
Я – вольная!.. Я в окна бьюсь и двери,
и – разбиваюсь, пригубив обман,
и, распадаясь, припадаю к Вере…
Так лисы припадают к зеленям,
в овсах врачуя раненое тело,
беглец так пробирается к коням,
среди копыт проскакивая смело…
На волю-ю!... – сети прочь и кандалы! –
я слова жажду местного пророка!
Но искушения матёрый клык
вонзается в меня с пол-оборота!..
Обрушусь я в лампадный окоём,
челом к Державной – попросить защиты –
пророков НЕТ в Отечестве моём,
мои грехи распяты и забыты.
Пить!!! – воли безмятежное виНО –
на волю!.. Только «НО» меня тревожит…
На во-о-олю!… Что-то растревоже-НО,
оно корёжит, гложет и треножит,
и – гнёт меня в горбатую дугу,
восьмёркою свивает, жалким червём,
и вновь – ДУШИ, а не хулящих губ –
Творец коснётся Светом невечерним…
* * *
Втиснувшись в имена
женщин, в тебе гостивших,
не захочу менять
прошлого. Жгучий стимул
выплатить свой оброк
за несудьбу «дождаться»…
Где же ты был, мой бог,
где развевал штандарты?
Вышепчи имя моё…
Средь не принявших семя –
словно порой осенней –
высей в незабытьё
имя моё, что грош.
Может, ты в час последний
имя – как грошик медный –
выдохнешь и – уйдёшь…
Теги: Галина Ульшина , современная поэзия
«Расскажи, душа, об этом мире»
Алексей ШОРОХОВ
ПРЕДЗИМЬЕ
К. Самыгину
И всюду будет жизнь, как валенок без пары,
Забытый у плетня в преддверии зимы.
Куда б ты ни уплыл, какие б злые чары
Тебя ни унесли на колеснице тьмы -
Везде отыщешь кров, просевший от заботы;
Везде одни и те ж морщины на челе,
Да горький самогон, как пасынок свободы,
Да сиротливый быт, глядящий из щелей.
Но близко торжество твоей глухой равнины;
Вот-вот, ещё чуть-чуть – и озарится вся
Под низкою луной, средь звёздной ночи дивной,
Нездешней красотой и снегом просияв!
* * *
Ген. Попову
Наколешь дров – вдали уже сереет.
И только ворон, замкнут и один,
Как "чёрный роджер" на замёрзшей рее,
Застыл на ветке посреди равнин.
Затем взлетает, осыпая иней,
И над притихшим краем, как во сне,
За кругом круг, не оставляя линий,
Он чертит в небе, ожидая снег.
Но снега нет, и чёрная куница
Сбегает к речке и глядится в глубь,
Нисколько человека не боится,
Хоть мир, как прежде, яростен и груб.
А я зимую и пилю валежник,
Спасаю то, что не успел спасти
В своей весёлой и беспутной прежней,
Завидной жизни, скомканной в горсти.
Да жду вестей и голоса от друга
В моей глухой замёрзшей стороне,
Так чёрный ворон, не свершивший круга,
Глядится в небо, ожидая снег.
* * *
В. Юдину
Поднимается к вечеру ветер,
Заметает следы и жильё.
Будто кто-то играет на флейте
За недолгое счастье своё.
За привычное счастье родиться
В этой белой, как сны, стороне,
Где метель, как усталая птица,
На твоём замерзает окне.
Где кровавые в далях закаты
И грозой осиянная рожь
Будят в сердце щемящую дрожь
Перед страшным и близким «когда-то».
Где в нахлынувших муках вины
И всего, чему нету названья,
Мы друг другу уже не видны
Средь летящих снегов завыванья!
* * *
По уму, и совести, и шире –
По всему, чего не обойти, –