досмаковать. Но, может?.. — Так сильно, что я был рад увидеть, кого должен был убить. Чувствовал облегчение. Думал, что не придется терпеть отвращение и притворяться милым. Нравишься так сильно, что я боялся увлечься, забыть, зачем я здесь. Так сильно, что и хотел, и не смог опустить кинжал. На мгновение я подумал, что… Ты остался бы только со мной, если бы я убил тебя. Остался бы моим. Я представил, как смог бы касаться твоих губ, еще теплых. Так, как сам захотел бы. И ты уже не смог бы меня остановить.
Не боясь больше обидеть сокровище, оказавшееся отнюдь не хрупким, Алексей смеется в голос. Рассвирепев, Титай рычит и бьет кулаками грудь самого невыносимого человека, какого только доводилось встречать.
— Почему? Почему ты такой?!
Алексей не уворачивается. Нет ничего в этом мире, способного нанести ему смертельный удар. Оттого князь не просчитывает каждый шаг: в его жизни будто бы вовсе не существует последствий. Вот за это была та ненависть. За то, что с ним Титай показался себе трусом. За то, что так хочется юноше быть таким же, как он.
— Какой уж есть. Зато живой пока, — резонно замечает Алексей.
— Пить хочу… — Поразмыслив, Титай учится говорить о действительно важных вещах, а не о чепухе вроде распрей и обид.
Князь видит, как Титай оживает с ним. С каждым мгновением. Неугомонный, обретающий голос и желания. Юноша выпрямляется, озирается в поисках воды или вина. Алексей подхватывает его рукой под поясницу, не пуская.
— Эй! — возмущение не заставляет себя ждать.
— Если отклонишься сильнее — дотянешься до кувшина с вином.
— А отпустить не проще?
— А ты всегда поступаешь как проще? Может, поступим как интереснее?
С удовольствием князь любуется гибким станом танцора, и сказочника, и несостоявшегося убийцы. Тот отклоняется назад, подхватывает вино со столика в изножье кровати. Способный юноша.
Из кувшина проливается несколько капель. Пьет Титай неосторожно, и, хотя садится для этого ровно, по животу стекают темные полосы. Утолив жажду, выглядывает из-за резного горлышка.
— Хочешь?
В реальности все намного ярче и красивее, чем в воображении. Когда Титай учится быть сговорчивым, выглядит совсем не низко, не сломленно. Сквозит в его жестах что-то вальяжно-властное.
— Хочу.
Князь принимает кувшин из его рук, но не пьет: отставляет в сторону.
Все в этом правителе сводит с ума, будоражит воображение. Уверенность и легкость движений, смех, то, как трогает, как играет, развязывая руки, позволяя быть совсем юным и живым. Титай застрял в обществе хитрых старцев, совсем не зная, каково быть с безумцем, таким же, как сам. Может быть… Может, и вправду похожи? Оттого он так злил?
— Кто я такой, чтобы перечить Великому князю. — Титай прикусывает губу, касается своим лбом чужого, шумно выдыхает носом. И эти слова как небо от земли отличаются от того, что произносил при их встрече.
Алексей недолго подбирает ответ, в красках представляя, какие сейчас могут быть лица у стражи, что стоит за дверью. От того только веселее.
— Можешь перечить. Если захочешь.
— Сохраню эту возможность на будущее.
Ночь на Мангупе глубокая и тихая. Диск алеющей к рассвету луны, замершей в низких тучах, вращается на ребре: то чертит горам дикие тени, то заливает долину сиянием. Все опускается в безмолвие. Стихает ветер, будоражащий разгоряченную кожу.
Тяжело размыкать объятия. Не хочется, вот и не делают этого. Титай лежит, глядя в потолок, и лениво рассматривает эту мысль со всех сторон. Медленно проезжается ступней по покрывалу, нога расслабленно соскальзывает с края кровати. Золото впивается в грудь от каждого вздоха. На коже слишком ярко ощущается след другого человека. Алексей не спросил — присвоил. И кто бы вообще спрашивал? За ним ведь должок. Титай хмыкает, приоткрывает губы, чтобы хоть немного остыть. Кажется, из горла слышно, как громко стучит сердце.
— Ты жив, князь? — подает голос первым.
Вместе с наслаждением выходит и напряжение, что держало в тисках весь день. Сейчас дышится тяжело, но свободно. Князь привстает на руках, отлипая от Титая грудью, — на коже отпечатались его украшения. Отстраняется лишь немного — перевернуться на спину и остыть.
— Жив. Твоими стараниями.
Тихо вокруг, даже охрана у дверей не бряцает броней — видимо, справляется с удивлением.
— Мне казалось, все было несколько иначе.
— Да брось. Не окажись здесь ты, подослали бы ко мне другого головореза. Вероятнее всего, не такого… Интересного.
Титай молчит, обдумывая сказанное. В этом есть смысл. И если не заметить подвоха, можно даже не думать о том, что князь только что нашел оправдание человеку, намеревавшемуся отнять у него жизнь.
Еще одна неожиданность: он оставляет Титая рядом, разрешает отдохнуть на своем плече. Занятно. И опрометчиво. Как он дышит до сих пор, если позволяет врагу восстановить силы? Если не бьет в удачный момент?
— Ты странный.
— Да, мне говорили. Расскажешь, зачем ты здесь?
Даже от вопроса не поднимается тревоги. Будто они просто говорят о пустяках. Уголки губ трогает улыбка. Возможно, Алексей прав. Возможно, все это пустое: сплетни за спиной, сговоры имеющих власть, попытки вырваться из этой петли. Пальцы выводят на чужой груди узоры. Петли и кольца, простые спирали. На вопрос князя можно ответить как угодно, но он подразумевает честный ответ, и смысл его в том, чтобы сначала выслушать. Сейчас особенно подходящий момент для откровений.
— Ты же знаешь уже. Почему спрашиваешь?
Пришел, чтобы убить. Куда уж проще? Если князь хочет оправданий и слез, если хочет рассказа, трогающего до глубины души, он его не получит. Нет здесь никаких историй, кроме той, что происходит сейчас. А выкручиваться бессмысленно.
— Ты шел на слишком рисковое дело и вряд ли этого не понимал. Пусть даже наградой должна была стать свобода — с чего ты взял, что эта затея могла обернуться успехом?
— Не просто свобода. Если бы все получилось, я мог бы начать новую жизнь. Обещали, что меня забудут. Перестанут преследовать. Объявят преступником, но скажут, что не смогли найти в диких Таврических горах. Это уже стоит многих рисков.
Ни имен, ни точных приказов. Было бы опрометчиво. Не потому, что хочется скрыть что-то от князя, а потому, что имена сделали бы разговор похожим на сплетню. Титай знает, как опасно стравливать враждующих титанов. Знает, что под жернова такой битвы непременно попадут обычные люди. А значит, с политикой пусть разбирается князь и считает врагами тех, кого заподозрит сам. Ему хватит для этого зоркости.
Вот только мысли эти не дают лежать в покое. Новый вздох выходит тяжелым. Титай садится