положение, вскидывает ногу, упираясь ступней в чужое плечо. Сталкивает край оставшейся на нем одежды. Это тебе не нужно. Становится щекотно, душно, стыдно.
И стойкий Титай поддается слабости. Отворачивается и жмурится, прикрывая половину лица рукой. Той, где браслет впивается теперь в кожу. Князь не должен видеть, как сладкая дрожь гонит кровь к щекам, как рот, кривящийся обычно в оскале, открывается мягко, выпуская вздох. Его князь.
Сейчас Титай еще красивее. Что-то подсказывает Алексею, что вот эта игривость, дерзкий напоказ взгляд, вздернутый подбородок и теплая стопа на его груди — только для него. Что ни на кого он не смотрел так. Князь хочет, чтобы это оказалось правдой, а его мечты всегда сбывались.
Он гладит щиколотку Титая, голень, колено. Ладонь скользит по бархатистой коже, и даже в темноте видно разницу цвета.
Накидка тяжело спадает с плеч. Они оба в золоте. И в крови.
— Алексей…
Когда Титай шепчет — почти стонет — его имя, из груди князя вырывается глухой рык.
— Что такое? — Титай отзывается тут же.
— Имя… По имени зовешь.
— Нельзя?
— А тебе разве запретишь?
Алексей убирает с груди ногу Титая и бережно укладывает ее на свое плечо, чтобы было удобнее и ближе, не сводя взгляда с преступно красивого удивленного лица.
Кровавые следы подсыхают, стягивают кожу на ребрах и боках. Титай поднимается над кроватью на локтях. Мягкий прогиб, запрокинутая голова, размеренное дыхание под оглушительный грохот сердца. Так юноша не танцевал ни для кого. Не собирался даже. Что-то внутри сердится, бунтует, приливает к щекам румянцем снова и снова.
— Готов?
— А если нет?
— Тогда приготовься.
Алексей подмигивает коротко. Титаю от этого делается до смешного легко. Будто нечего стыдиться, нечего бояться. Будто происходящее между ними естественно, как дыхание.
— Расскажи мне, Титай, — голос князя хриплый и низкий, руки, горячие и сильные, обнимают юношу, гладят по ноге, мягко сжимают щиколотку в звенящем браслете, — что тебе обещали за мою смерть?
Больше нет нужды лгать и отводить глаза. Если бы Алексей знал чуть меньше, то не трогал бы его вовсе с этими расспросами. Но чем дольше Титай смотрит на него, чем ближе к себе подпускает, тем острее желание отвести от него большую беду.
Для этого нужны ответы. Нужно знать, что им движет. Чего он хочет. Нужно понять, можно ли верить ему… Было бы печально, если это не так. Хотя долг свой отдаст в любом случае. Жизнь за жизнь.
Пережитое за день волнение отзывается дрожью и одновременно горячей слабостью в теле. Титай делается мягче в чужих руках, медленно оседает на постель. Но кривит и кусает губы, закрывая ладонью глаза. Под господами нельзя так. Нельзя, чтобы они увидели, как ты стыдишься. Иначе на коже расцветут узоры плетей раньше, чем произнесешь по буквам слово «честь». Но князь ему не хозяин. Не хозяин! Злая гордость вспыхивает и остывает сама по себе, когда Алексей ни взглядом, ни жестом не пытается задавить. Все пересиливает любопытство. Унизанные кольцами пальцы раздвигаются. Облизнувшись, Титай выглядывает меж них. Смотрит на князя, на сосредоточенное лицо, красивую грудь. И ниже. Это… Тоже красиво. Так правильно по собственным ощущениям, даже воспаленным, что, когда слышит чужой голос, тоже решает отвечать правильно. Еще до того, как слышит вопрос. Расскажу. Что захочешь расскажу. Хотя все еще ненавижу так, что дрался бы насмерть. Но совместная ночь тоже борьба, если поразмыслить.
Алексей говорит так, что делается нехорошо. Это опасный голос. Перед таким нечем защититься, от такого хочется спрятаться. А Титаю некуда. Особенно когда ловят за нежную кожу, вечно исколотую неразъемным браслетом. Единственное уязвимое место, ахиллесова пята. Ну кто тебя просил? Титай вздрагивает, охнув. Жмурится.
— Мне обещали свободу. Моя жизнь за твою. Я нашел это… Честным.
Но недостаточно, правда? Поставил себя ниже него, когда не ударил. А это ведь незнакомец. Никто для тебя. Снова хочется выть. Но Титай только сильнее стискивает зубы, отворачивается, сердится на себя, продолжает:
— Меня должны были ждать. Помочь сбежать после…
Сложно понять, какова цена верности, когда ты уже попал в переплет. Где свои, а где чужие? Стоит ли выгораживать своих, если они тебе не помогут? Титай не называет точного места и имен не из неуважения к князю. Просто из смутного понимания чести. И все же его охватывает волнение. Не могло же происходящее стать обманом? Та же монета, что он подарил Алексею: ласка ради собственной выгоды.
— Что теперь?
Руки сжимаются в кулаки. Титай ждет.
Взгляд князя смягчается. Алексей смотрит с нежностью и заботой.
Этой ночью княжеские Мечи найдут засаду, которая должна была ждать Титая у Банного оврага. Там, за стенами дворца, разверзает свою пасть чудовище: Порта лижет пятки Мангупа, щелкает клыками так жутко. Но никогда не доберется до сердца белой горы. Туда, куда чудом угодил сам Титай.
— Тебя бы не отпустили. Убийство князя не скрыть так просто. Тебя либо поймали бы мои люди, либо подставили бы твои, — говорит Алексей хрипло.
И если догадка верна, то Титай сейчас схватил за хвост свою птицу удачи, найдя третий вариант там, где было только два.
— Отпустили бы. Я бы сбежал. Нашел бы способ, — Титай цедит сквозь зубы, а потом кусает Алексея в плечо. Что скажут, если на тебе останутся следы, правитель? Эта мысль приводит в дикий восторг.
Князь зажимает рукой рот дикого зверя.
— Сбежал бы… И куда бы подался? Рабское клеймо загонит тебя в могилу быстрее, чем доберешься до любого из портов.
Титай знает это лучше всех и отчего-то теперь молчит. Шипит тихо, когда князь снова задевает золотые оковы на ноге, в отместку лижет порез на окровавленной ладони. Алексей в азарте еще раз ощупывает пальцами браслет, ищет замок, чтобы снять. Устранить то, что причиняет юноше боль. Но замка нет.
— Он дорог тебе или можно ломать? — спрашивает князь прямо.
— Дорог. Не сломаешь… Оставь.
А может, и хочется, чтобы сломал. Мысль о том, что никто все равно не смог бы, сменяется сомнением: Алексей другой, не угадаешь, что он сумеет, а что нет.
В руке князя крошится одно из звеньев. Браслет гнется, соскальзывает с ноги, открывая перетертую воспаленную кожу. Титай пропускает вдох.
Нельзя поддаваться надежде, это опасный яд. Но поздно. Быть может, этот человек смог бы сломать что-нибудь еще. Правила. Ход времени. Узел дворцовых интриг, кочующий от континента к континенту хуже любой болезни. Взять и разорвать.
Становится вдруг и страшно, и трепетно. Алексей читает его, как открытую книгу:
— Я нравлюсь тебе?
— Нравишься. — Титай собирается сказать только это. Проглотить остальное, додумать,