открыл глаза и увидел, что иномирцы, все как один, задрали головы к потолку. Никола тоже поднял взгляд, но не увидел ничего, кроме привычного серого металла. Случился еще один порыв – более сильный, от него повеяло холодом, – и вдруг звук, тоже давно стершийся из памяти. Отдаленно он напоминал шум, с которым меч Лавра рассекал воздух на уроках фехтования, – только гораздо громче, резче, мощнее. Словно где-то очень далеко в этот миг взмахнули парой огромных острых крыльев.
– Кры-ла-ты… – почти беззвучно прошептала Элоиза. У Николы в горле встал ком.
Игра началась.
Ошибки и исправления
Никола едва помнил, как пожелал спокойной ночи Лавру и Элоизе и добрел до своей спальни – маленькой каморки в самом конце жилого отсека.
Иномирцы обожали всячески украшать свои комнаты. Но Никола, в отличие от них, собственную спальню обустроил прямо-таки аскетично. У него и личных вещей-то почти не было. Ива не разрешала выносить книги и письменные принадлежности из библиотеки (этот запрет он, правда, порой нарушал), земного же Никола с собой либо не взял, либо все неведомо куда исчезло после Отлета – он почему-то не решался напрямую спросить у Вяза. В комнате стояли только узкая кровать и полупустой шкаф. К изголовью Никола приколол носовой платок, расшитый Лючией, на тумбочке каждый раз перед сном оставлял наручные часы рядом с маленьким обрывком бумаги, на котором Элоиза в четыре года нарисовала, как она сама, Лавр и Никола играют в мяч. В комоде с одеждой он прятал пожелтевшую фотографию, запечатлевшую, как летним днем у клетки с зебрами в зоопарке они стояли втроем – Никола и мама с папой. Там же лежали все его неотправленные письма.
Вот и весь уют.
Писать такие письма его, конечно же, научила Лючия. Подкралась однажды, совсем как когда-то с вышивальными принадлежностями, протянула тонкую стопку листов.
Никола как раз сидел, приклеившись носом к стеклу иллюминатора, и, как ему казалось, полностью слился с окружающей обстановкой. Во всяком случае, за несколько часов его никто так и не заметил. На душе было совсем тяжело. В той, прошлой, жизни ему сегодня полагался торт, свечи и объятия.
– Напиши им, – тихо сказала Лючия.
Никола поднял на нее непонимающий взгляд.
– Твоим маме и папе. Напиши. Расскажи, как ты. Невысказанные слова – они, знаешь, очень болят.
Болят. Точнее и не скажешь.
Никола не спешил соглашаться. Вышивку хоть на стену можно было повесить. А что делать с письмами, которые никогда-никогда так и не дойдут до адресатов?
– Просто попробуй, – Лючия улыбнулась. На ней в тот день была рубашка, расшитая водяными лилиями.
Это, может, был лучший совет в его жизни. Николе только приходилось останавливать себя, чтобы беречь бумагу, – каждый лист он исписывал с двух сторон самым мелким почерком, а потом писал между строками прошлого письма новое. Ему столько нужно было рассказать! Столько поведать, стольким поделиться!
С тех пор как Лючия уснула, у его писем появился еще один адресат.
Не раздеваясь, Никола лег и уставился в потолок. Он смутно помнил, как отец объяснял ему в детстве, что первые версии кораблей были совсем иными – из-за невесомости находиться там было гораздо сложнее. Никола представлял порой, каково это: бесконечный полет, крылатость без крыльев, ремешки, которыми приходится себя пристегивать, чтобы поспать.
Сегодня вечером вообразить отсутствие всякой опоры оказалось очень легко.
Никола вспомнил ощущение от порыва ветра, бившего в лицо, – сырого, яростного: ничего общего с потоком воздуха от лопастей вентиляции, стоявших на корабле. Почему в книге об Игре не было ни слова об этом? Иномирцы не казались удивленными, словно заранее знали, что это случится. Или об этом говорилось в одном из тех отрывков, что он не смог разобрать?
Никола повернулся на другой бок. Может, ему просто не дано всего этого понять. Всей этой проклятой магии-немагии, обрядов и игр. Для них он навсегда местный дурачок, оказавшийся на Корабле из прихоти или странного благородства Вяза. Куда ему до великих древних тайн… Но вот что Элоиза может в результате всего этого исчезнуть – это Никола мог понять прекрасно.
Сон не шел. Никола с силой потер глаза и резко сел. А что, если попробовать копнуть глубже? Лавр столько раз говорил, что даже сами иномирцы, за исключением разве что Старого Оя, едва ли до конца разбираются в миллионе всех этих тонкостей, связанных с играми. А если есть что-то такое… Хорошо, о карте нельзя говорить. Но вдруг из-за того, что Никола подглядел за Элоизой, все нужно провести заново?
Никола подскочил на ноги. Никто ведь не должен был видеть чужие карты. Он сам, конечно же, не участвовал, но разве… Это ведь все равно нарушение. Нужно было срочно выяснить. Вот только Старый Ой уже точно спал, обратившись горой листьев или трухлявым пнем. И Никола ни за что в жизни не пошел бы один ночью в Лес.
Но оставалась еще библиотека. Теперь, когда Николой двигало не только одно лишь любопытство и желание разобраться, он точно не отступится перед незнакомыми словами и витиеватостью фраз. Ива, конечно, не обрадовалась бы таким ночным визитам, но Никола постарается вести себя очень аккуратно и тихо, и никто ничего не узнает. Всего-то надо выяснить, может ли он, не боясь натворить бед, рассказать о том, что ход Игры, возможно, нарушен.
До библиотеки Никола сумел бы добраться даже с завязанными глазами и в беспамятстве. Ива никогда не гасила здесь слабого дежурного света, и Николе оказалось этого вполне достаточно. Разыскав нужные тома, он, как и раньше, устроился на полу и приготовился к вдумчивому чтению. Из-за волнения совсем не чувствовалась усталость.
Змеи-реки и змеи – застывшие ледяные озера. И даже змей – осенняя степь (Никола никогда прежде не бывал в степи, но картина выглядела завораживающе). Жеребьевка, в которой будущая душа – Никола понял, что это был совсем молодой и, наверное, очень нервный иномирец, – не сдержала удивленного возгласа, и все участники превратились в булыжники. Утерянные колоды. Исчезнувшие змеи. Изображения – крылья, хвосты, ярко-желтые глаза. Все-таки не так уж и редко они, наверное, оказывались в людском мире: не отличить от человеческих изображений драконов. Навеки улетевшие, убитые, заключенные в неволе змеи. Эти главы Никола поторопился пролистать. Души, смиренно и радостно вернувшиеся в обличья змеев. Души, перенесенные в новые горы, озера и реки. Змеи и Окна… Всё не то.
Никола долистал почти до конца книги: там страницы оставались чистыми – для новых, еще не написанных глав. Последние строки тоже вроде бы появились позже, чернила в них выглядели более яркими. Глаза слипались, но Никола упрямо продолжал читать одну из сказок.
«Быть богами оказалось очень грустно.
Ты был летом, а я, конечно