Читать интересную книгу Популярная музыка из Виттулы - Микаель Ниеми

Еще там были внуки и правнуки со всего мира, удивительно опрятные существа, говорящие на всевозможных диалектах. Внуки из Франкфурта лопотали по-немецки, американцы и новозеландцы картавили на смеси шведского с английским. Из юного поколения только Ниила и его братья с сестрами знали турнедальское наречие, но они большей частью помалкивали. Эта чудовищная каша из языков и культур, бурлившая во время службы в Паяльской церкви, лучшее свидетельство тому, сколь велика детородная сила одной-единственной плодовитой турнедальской утробы.

Провожая старуху в последний путь, говорили много и обильно. Заверяли, что покойница трудилась в поте лица, жила постом и молитвами. Таскала и поднимала, поднимала и таскала, ходила за коровами и детьми, управлялась с сеном почище кобылы с тремя боронами, наткала полкилометра половиков, собрала три тыщи ведер ягод, натаскала сорок тыщ ведер воды из колодца, вырубила добрый остров леса, выстирала гору белья, без единой жалобы выкачала бочки дерьма из выгребной ямы, а когда копала огород, строчила картошкой в ведро, как из пулемета. И это лишь малая часть.

В последние годы, прикованная к постели, она осьмнадцать раз прочла библию от корки до корки — разумеется, в старом финском переводе, которого не коснулась скверна этих новомодных безбожников из комиссий по современному переводу Библии. Писание, конечно, не идет ни в какое сравнение со Словом Живым — тем, что двуострым мечем разит скверну во время молитв, — но раз уж у бабули было время…

Как обычно бывает на похоронах выдающихся турнедальцев, проповедники в основном говорили об адских муках. Живописали вечно пылающую угольную дыру, где грешники и маловеры шипят, как шкварки в кипящем смоляном котле, а сам хозяин Преисподней прокалывает их вилами, чтобы стек сок. Народ на лавках скорчился, старухины дочки с накрученными волосами и в модных тряпках, те так вообще лили крокодиловы слезы, а жестокосердые зятья беспокойно ерзали на месте. Однако теперь им дается шанс одним махом разнести семена раскаяния и милости чуть не по всему земному шару, и нет прощения тому, кто не использует этот шанс. А кроме того, бабушка оставила после себя целую тетрадку записей, где подробно расписала, как ее следует хоронить; пожелала, чтобы в проповедях было побольше Наставлений, поменьше Евангелия. Ну, и чтобы никаких дешевых отпущений направо и налево.

И вот, наконец, небесные врата отворились, и хоры ангелов сладостным дыханием осенили Паяльскую церковь — земля содрогнулась, и бабушка была допущена к Отцу Небесному. Тут тетушки в платках задрожали, зарыдали и бросились лобызаться во имя тела и крови Христовой, в проходах и на скамьях запахло свежим сеном, здание церкви оторвалось на полвершка от фундамента и, гулко громыхнув, встало на место. А праведным явился также свет, райский свет, как если сквозь сон на мгновение открыть глаза в безмолвную полярную ночь — вы выглядываете в окно и на ночном небосклоне видите зарницу полярного солнца, лишь один миг, и снова закрываете глаза. А когда просыпаетесь поутру, вас распирает какое-то великое, небывалое чувство. Наверное, любовь.

После панихиды всех позвали пить кофе с выпечкой. Тоска сразу улетучилась, появилась даже какая-то беспечность. Бабушка-то теперь у Христа за пазухой. Можно расслабиться.

И только на лице Исака застыла угрюмая маска. Он бродил в потертом сюртуке проповедника, и, хотя все знали, что он давно ожесточился сердцем, все-таки надеялись услышать от него хоть пару слов у могилы матери. Покаяние блудного сына. Кто знает, может, его вновь коснется пробуждение — на похоронах родителей, когда думы о суетности и бренности мира разом одолевают скорбящего, случались и не такие чудеса. Перст Божий раскаленным железом пронзал черствые сердца — и таял лед, и являлся Святой Дух, и скорбь о прегрешениях исторгалась из сердца раскаявшегося, как помои из грязного горшка, после чего даровалось ему очищение, и становился тот горшок Божественным Сосудом, из которого сочился, орошая землю, елей. Но Исак только тихо пробормотал что-то невнятное, про себя. Даже на первом ряду не разобрали.

Детям дали сок и булочки. Нас было много, поэтому мы ели по очереди. Нииле явно было душно в туго застегнутой, чистой рубахе. Пусть большие галдят как стая черных ворон, мы же тем временем выбежали наружу. К нам присоединились малые из Миссури. Восьмигодовалые двойняшки в костюмах с галстуками. Они говорили друг с другом по-английски, мы с Ниилой по-турнедальски, они то и дело скучающе озирались по сторонам и ежились. Оба были коротко острижены под морпехов, огненно-рыжие, как их отец-американец ирландского происхождения. Было видно, что они еще не отошли от внезапного приобщения к Старому Свету и корням их матушки. На дворе был май, таяли снега, но на речке еще держался лед. Березы были еще голые; на лугу, где только-только сошел снег, желтела пожухлая прошлогодняя трава. Близняшки топали за нами в своих лакированных ботинках, опасливо высматривая, нет ли поблизости какого-нибудь полярного хищника.

Из любопытства я помаленьку стал расспрашивать их. Раскатисто рыча на смеси американского со шведским, они поведали, что, добираясь сюда через Лондон, видели живых битлов. Хватит заливать, сказал я им. Но они упрямо продолжали твердить, что битлы ехали мимо их отеля в длиннющем открытом «кадиллаке», а вокруг бесновались толпы девиц. Все это снимали на пленку с грузовика, который ехал следом.

Близняшки и прикупили кое-чего. Из бумажной сумки они вытащили пластинку с английским ценником.

— «Битлз», — медленно прочитал я. — Роскн ролл музис.

— Рок-н-ролл мьюзик, — поправили они меня, посмеиваясь над моим произношением. И отдали пластинку Нииле.

— Итс э презент. Ту наш казин.

Ниила взял пластинку обеими руками. С взволнованным видом вытащил виниловый диск и уставился на филигранные дорожки. Держал так бережно, точно боялся, что пластинка треснет у него в руках как тончайшая корочка льда со дна ведра. Правда, черного цвета. Черная как грех.

— Киитос, — промямлил он. — Спасибо. Фэнк ю!

Ниила поднес пластинку к носу, понюхал пластмассу, потом поднял над собой, любуясь, как дорожки играют под весенним солнцем. Близнецы переглянулись и хмыкнули. Они уже сочиняли историю о встрече с аборигенами, которую выложат своим приятелям в Миссури, жуя гамбургеры и потягивая колу в какой-нибудь забегаловке.

Ниила расстегнул пару пуговиц и спрятал пластинку за пазухой, под сердцем. Он немного помялся. Потом махнул близнецам, призывая следовать за ним. Повел их по лугу промеж последних почерневших сугробов; теряясь в догадках, я пошел за ними.

Мы остановились у сточной канавы. Поперек дороги была врыта бетонная труба. Склонившись, мы обнаружили круглое белое отверстие. Грязная вешняя вода текла по трубе и с шумом выливалась у наших ног в продолговатую заводь. Рядом кучей серых застиранных простыней таяли и оседали снежные сугробы. Ниила указал в глубь мутного ручья.

— Презент, — ласково сказал он близняшкам.

Те заинтересованно нагнулись. Прямо у поверхности воды лежали большие склизкие комья. Вблизи можно было разглядеть, как внутри них что-то шевелится. Там колготились черные зародыши. Рядом в темной воде мельтешили уже готовые головастики.

— С кладбища, — коротко сказал Ниила.

Близняшки непонимающе уставились на меня, а я, как мог, попытался растолковать им, что хотел сказать Ниила.

— Когда тает снег, вода протекает сквозь гробы, — сказал я замогильным голосом, — и приносит сюда души мертвецов.

Ниила раздобыл старую ржавую жестянку из-под кофе. Близняшки тем временем изучали пучеглазых головастиков в луже.

— Ангелы, — пояснил Ниила.

— Да, если посадить их в банку, они превратятся в ангелов и улетят на небо, — подтвердил я.

Один из близняшек взял жестянку и начал расшнуровывать свои лакированные ботинки. Второй, немного помявшись, последовал его примеру. Они быстренько стянули носки и наутюженные брюки со стрелками, оставшись в мешковатых американских кальсонах, и босиком встали на край сугроба. Мелкими, неуверенными шажками засеменили в грязь. И вскоре ловля душ шла полным ходом. Талая вода доходила ловцам до бедра. Близнецы стучали зубами от холода, но не уходили, увлеченные своей забавой. Вскоре, издав ликующий вопль, они торжественно подняли банку, в которой плавало несколько головастиков. Губы у ловцов посинели.

Тем временем из трубы показался новый темный и мягкий комок и плюхнулся в лужу.

— Бабуля! — заорал Ниила.

Один из близнецов тут же сунул руки в воду и начал шарить. Но поскользнулся и упал. Голова исчезла, над нею сомкнулась слизь. Другой близнец успел схватить брата, но не удержался и, всплеснув руками, колтыхнулся сам. Отфыркиваясь оба выползли на берег, окоченевшие так, что смогли подняться только с нашей помощью. Но на траве стояла жестянка, в которой плавали головастики.