состарилось.
— Живут же 200 миллионов без этих билетов и ничего? — продолжал Сиренко. Он быстро хмелел, язва его от водки на время утихла, и ему стало легко и свободно, будто от тяжёлой ноши избавился — всё плохое уже кончилось, позади. Но, Боже, какой позор: Горького!.. Какое тупое повиновение свинству.
А потом у них первый хмель прошёл, и они сидели молча, притихшие. Каждый о своём думал. Потапчук о том, что теперь, видимо, его уволят с работы. Куда устраиваться с такой биографией? Кто примет? Вот и выходит, что убеждения, не согласованные с официальными установками, лишают человека куска хлеба, а значит, и возможности жить.
"Самое демократическое государство в мире!" — с горечью вспомнил он партийную трепотню и допил водку, которая показалась ему ещё горше отведанной "демократии".
О том же думал и Сиренко: "Куда теперь? Как жить? Двое детей на руках. Жена, правда, работает, да что её заработок — 80 рублей! На них умереть не умрёшь, но и жить не захочется. Вот система! А вечно тычут пальцем в американцев — у них свинство, не у нас. Нет, братцы, народ, который отвык отстаивать свои права коллективно, становится трусливым и терпеливым, как раб. Только забастовки могут сплотить нас воедино и сделать решительными. — Подумал, и испугался, по-плохому, изнутри. — Какие уж там забастовки, если самому даже подумать страшно о таком. Мы не нация, население…"
Мимо павильона прошёл агроном Овчаренко — куда-то ошарашено торопился. Они окликнули его. Он обернулся, подошёл к деревянному барьерчику, отделявшему павильон от парка, как граница, за которой сидели крамольники.
— Строгу догану влипылы! — радостно сообщил он.
— Садитесь с нами, — предложил Потапчук. — Возьмём сейчас ещё…
— Ни! — отшатнулся Овчаренко, как от зачумлённых, и оглянулся на капитолий обкома вверху. — Звиняйте, хлопци, спешу. Жинка у гостинице ждёт, — соврал он для верности, и, не прощаясь, пошёл в свой социализм.
Когда Овчаренко скрылся из вида, Сиренко невесело сказал:
— Не захотел с нами. А ведь на радостях мужик!
— Он, может, и посидел бы, да боится. Вдруг увидят его с нами! Спросят ещё потом, с кем пил? Тогда уж не пощадят больше.
— Вы думаете, из-за этого?
Потапчук не ответил. Прожевав кружок колбасы, сказал:
— А говорим-то с вами… не на родном языке, а! Или вы тоже — как секретарь? Не забыли ещё родного?
— Нет, не забыл. Отвык только. Вон и сельчанин-агроном: с нами — не начальство ведь! — а на какой-то смеси полурусского, полуродного.
— Теперь отвыкать придётся от многого, — перешёл Потапчук на украинский.
"Нам не хватает не только смелости, — подумал Сиренко, — но и доброты. Обыкновенной человеческой доброты. От задавленной жизни мы стали… Во всём злость, раздражение, ненависть. Дальше так жить нельзя, просто нельзя! Но, что делать, что?"
Они посидели ещё немного, денег больше не было, и стали собираться. Тут же, возле павильона, и распрощались. Каждому в свою сторону… в разобщение.
А Хозяин после бюро поехал обедать домой — двое суток уже не был. Жена встретила хмуро — вечно чем-то недовольна, старая корова! — и зло зашептала на ухо:
— Хороши друзья… Что же ты… даже не встретил человека?
— Какого человека? — не понял он. И тут же вспомнил: присылал телеграмму Забродин, вместе в институте учились. Хотел же его встречать! Да забыл потом — замотался с делами. Ах, чёрт, нехорошо получилось! И виновато спросил: — Где он? Не обиделся?
— Не знаю. Его не пускал тут наш постовой! Сама к нему выходила. Вежливый, улыбается. В общем, виду не подал. Я немного покормила его, поговорили и проводила в гостиную. Отдохнуть с дороги. Сказала, что ты в районе, но должен приехать.
— Правильно, зови!
— Ты бы лучше сам. Неудобно будить. Он там на диване прилёг.
— Ладно, щас, тольки вмоюся. А как его звать, не сказал? — спросил Хозяин.
— Ты что же, не помнишь, как звать друга, — удивилась жена.
— Та какой он мине друг! — буркнул Хозяин раздражённо. — Фчились вместе. 30 лет пройшло. Много там усяких було. Хвамилию, той, помню. А от звать — хоч вбей!..
— Игорь Петрович Забродин, — напомнила жена. И предупредила: — Не перепутай! А то, знаю тебя, назовёшь Иваном Петровичем и не покривишься.
— Ладно, не забуду. Игор Петровыч, гооришь?
Хозяин снял пиджак, рубашку и умылся под краном. Долго растирался полотенцем и, как был в майке, вышел к гостю.
На диване, сняв туфли, но в брюках лежал тощий и совершенно незнакомый ему седой мужчина. Сколько ни всматривался в него Хозяин, Забродина признать в нём не мог. Да оно и не удивительно, крутит людей, той, жызинь! Крепко крутит.
Хозяин подумал: "А зачем он, той, приехал?" И тут же решил: "Выгнали, наверно. Просить помочи будет".
Он хотел уже разбудить гостя, но опять забыл его имя. "Тьфу! Шо за памьять стала. Особено после, той, выпивки". Пришлось возвращаться к жене.
— Да ты что, в самом деле! — возмутилась она. — Ну, и друзья! Не могут запомнить, как друг друга зовут.
— Шо, он тоже забыв? — обрадовался Хозяин. — А как же он, той, телеграмму?..
— Да нет, он-то помнит. Игорь Петрович он! Дома не живёшь совсем, скоро забудешь название своей улицы!
— А ты шо, не знаешь, какая в меня работа?! — Хозяин зло посмотрел на жену и, раскорячив ноги книзу рогаткой, пошёл в гостиную снова своей странной, дрыгающей походкой, которой "восхищался" по утрам весь город. Откинув спину и плечи назад, как бы от непомерной гордости, он нёс таким способом свой огромный живот, подбивая его сбоку коленками. Однако ноги у него почти не сгибались уже, и он продвигался, как бы сначала падая, а потом уже выбрасывая вперёд очередную ногу, подпирающую бочку-живот. Войдя в гостиную, он громко позвал:
— Игор!
Забродин проснулся, легко сел на диван, и тут же, увидев хозяина квартиры, обрадовано вскочил:
— А, Вася! Приехал уже? Ой, да тебя прямо не узнать. На улице ни за что бы не узнал! Ну, здравствуй, дорогой! — Он хотел обнять друга и поцеловаться — не получилось: помешали габариты хозяина дома.
— Шо, рукы коротки? — засмеялся Хозяин.
— Сколько же лет мы с тобой не виделись? — попытался Забродин замять возникшую неловкость. — Неужто 34 года? Да, 34, - подсчитал он. — Изменился ты, ох, изменился! Ну, как ты здесь, рассказывай!
— Та живём помаленьку, жи-вё-ом!.. — неопределённо ответил Хозяин. И не зная, что же сказать ещё, спросил: — Тут и сестра моя работает. По культуре. Ты надовго?
— Да нет, завтра, пожалуй, и отчалю. Я ведь проездом.
— А-а, — протянул Хозяин, повеселев. — Ну й ладно, йдём тогда, той, обедать.