жизнь без вещества представляется абсолютно невозможной, серой, безрадостной и глупой.
Запои имеют свою цикличность и продолжительность. Постепенно время употребления увеличивается, а «чистые дни» сокращаются. Промежутки между запоями – это, по сути, периоды абстиненции, а совсем не трезвость.
Абстиненция – самая страшная фаза цикла. Остановиться после четырех, пяти, десяти дней запойного употребления не так просто. Это не «плохо» после новогодней вечеринки. Это когда несколько суток тебя трясет внутри и снаружи, когда возникает тревога такой степени, что чудятся звуки и страшно выйти из дома, когда ты не можешь ничего делать, но и отдыхать невозможно. Когда ты знаешь заранее, что несколько ночей будешь лежать на мокрой от холодного пота простыне без сна, а сердце будет биться в груди и горле так сильно, что становится страшно, как бы оно не выбило ребра изнутри. В короткие минуты небытия тебе будет сниться, что под кожей, в ушах, во рту ползают змеи. Ты будешь хотеть спать до изнеможения. И еще сильнее бояться спать.
Наркоман не может умереть от ломки. Алкоголик от похмелья – может. Сердце не всегда выдерживает.
Алкоголь вмешивается в баланс ГАМК (тормозящий нейротрансмиттер) и глутамата (возбуждающий нейротрансмиттер), и возникает сильная, а порой смертельная сердечная аритмия. Риск умереть от острой абстиненции очень реален и высок и составляет от 6 до 25 %, в зависимости от симптомов[4].
Люди начинают выпивать, чтобы почувствовать эйфорию, расслабление, веселье, смелость. Немного этилового спирта в кровь, чтобы стало классно, лучше, чем обычно. Алкоголик пьет, чтобы было «нормально», «терпимо», «не так плохо». Его «обычно» – невыносимо.
На самом деле у зависимого все хорошо с силой воли. Воля, которая нужна, чтобы встать утром и через тремор и приступы рвоты дойти до магазина, колоссальна. Воля, чтобы выдержать абстиненцию, а тем более на ее фоне жить и работать, тоже нужна немалая. Просто дело тут совсем не в силе воли, не в нелюбви к остальным, не в эгоизме. Дело в силе намного большей, чем человеческий контроль. Дело в одержимости.
Можно привести такой пример. Вашему телу нужно пить воду, и, даже если вы твердо решите больше никогда это не делать, ничего не получится. Сначала вы почувствуете жажду, а потом постепенно придет одержимость. Вода займет весь ваш разум, вы будете видеть ее всюду, потребность будет нарастать, и рано или поздно вы попьете. Возможно, даже из лужи. Так же и здесь. Как приобретенный инстинкт, прошитый в головном мозге. Одержимость. Когда я полностью завишу от воли Другого. Бога. Вещества.
Вы испытываете отвращение, гнев, страх, жалость к алкоголику. Вам хочется его вразумить. Конечно, его зависимость приносит много боли, превращая жизни близких в ад. Но то отвращение, ненависть и страх, которые он испытывает сам к себе, не сравнятся с вашим. Потому что вы – живой беспокоящийся человек. А он относится к себе бесчеловечно, без капли сочувствия, без капли надежды и милосердия. И этой ненавистью к себе, желанием себя уничтожить он в какой-то мере тоже одержим.
Глава 8. Кроличья нора
Она проснулась утром и поняла, что не может встать. Словно превратилась в большую лужу, словно удерживающая ее оболочка исчезла и собрать себя в вертикально стоящее оформленное состояние стало невозможным… Вот же руки, вот ноги. Встать должно быть просто. Но сил нет. Таблетки. Это таблетки.
В клинике, подшив ей под лопатку какой-то очередной чудо-гель, при выписке дали рецепт на антидепрессанты. Неделю назад она наконец купила их и начала принимать. Половинка голубой утром, половинка белой за полчаса до сна. Считалось, что они легкие. Считалось, что у нее депрессия и от них станет не так безрадостно. Но с каждым днем вместо эмоционального подъема или какого-то облегчения она чувствовала себя все хуже. Словно потихоньку теряла возможность контролировать, двигаться, думать. Словно таблетки растворяли что-то самое важное, на чем крепилась вся ее конструкция. Почему она не обращалась за помощью? Почему не просила скорректировать лечение? Считала, что у антидепрессантов есть период накопления и привыкания, поэтому, по ее мнению, не оставалось ничего, кроме как терпеть и прорываться через каждый новый день, надеясь, что через три недели приема станет лучше. Нужно просто потерпеть, говорил психиатр. Уж что-что, а терпеть она умела…
У нее просто не было права хотеть для себя лучшего, быть с собой бережной и заботящейся о собственном внутреннем комфорте.
Нужно просто потерпеть. Вздохнула. Как будто на отходняках после тяжелых наркотиков. Уже не там и еще не здесь. На границе. Как пилот самолета, попавший в грозовую тучу и с трудом, из последних сил, в сильнейшем напряжении удерживающий штурвал. Сколько она еще так выдержит? Сколько еще терпеть?
С невероятными усилиями встала и пошла будить детей. Для каждой манипуляции требовалась двойная концентрация. Она проговаривала последовательность действий внутри. Чайник. Кнопка. Миски для завтраков. Хлопья. Чашки. Чашки… Чашки в шкафу над умывальником. Чашки.
Зашла в ванну умыться. Посмотрела в зеркало. От таблеток пропал аппетит. Единственное время, когда удавалось в себя что-то запихнуть вроде пары йогуртов, – поздно вечером. Каждое утро она видела в отражении еще больше похудевшую себя, с еще более прозрачным лицом и темными кругами под глазами. Посмотрела на руки – сквозь кожу проступали обычно невидимые, чернильного цвета вены. В этом было что-то приятное, как ни странно. Словно она любовалась, рассматривая, как тело сдувается, чахнет и обесточивается.
С трудом собрав себя и детей, вышла во двор завести машину. Впереди самое сложное – выдержать пятнадцатиминутную поездку до сада и школы. Когда каждую секунду кажется, что в следующую ты не вспомнишь, как рулить, как нажимать на педаль, как переключать скорость. И эта паника потери контроля, встречи с безумием от тебя на миллиметр. Здесь и сейчас. Только здесь и сейчас. Даже не думать о бездне рядом. Зажигание. Фары. Передача. Поехали.
Через день разделяющий реальности миллиметр исчез. Начались панические атаки. Еще через день вся жизнь разделилась на предчувствие скорой волны невообразимого ужаса смерти, саму атаку, когда в каком-то смысле ты каждый раз умираешь, поглощенный неописуемым животным тотальным страхом и ожиданием следующей волны. Ты не знаешь, в какой момент вдруг сорвешься и полетишь в темноту кроличьей норы. Оттого боишься всегда. А чем больше ты боишься – тем атака ближе. Весь мир сводится к этому страху полета в бездну и смертельному ужасу в самом полете. Есть вещи, которые невозможно понять, не пережив, они за границей обычной жизни. Есть вещи, которые врагу не