— Так. Мой отец и я родились в Канаде; следовательно, я француз американский — вот единственная разница. Но это все равно; мы и за морем любим нашу отчизну. Все являющееся оттуда принимается с распростертыми объятиями нами, бедными изгнанниками. И в Канаде живут люди с сердцем. Если бы старая Франция знала нас, она не пренебрегала бы так нами; мы не сделали ничего такого, за что нас можно было бы бросить столь неблагодарно.
— Это правда, — сказал Оливье, задумавшись. — Франция очень виновата перед вами: вы честно проливали за нее кровь.
— Ба-а! — смеясь, ответил канадец. — Не говоря о том, что мы готовы опять приняться за это, если она захочет, — разве Франция теперь наша? А дети никогда не бывают злопамятны по отношению к матери. Англичане крепко попались, когда им отдали страну: три четверти населения дало тягу и оставило их с носом; те же, которые были вынуждены остаться в городах, упорно говорят только по-французски, заставляя своих гонителей кривить себе рот, чтобы выучиться их языку. Они всегда управлялись старинными французскими законами, и англичане волей-неволей с бешенством принуждены были согласиться на это. Ведь это значит честно жертвовать своими интересами, не так ли? Это ведь, приятель, месть побежденных победителям; они называются нашими повелителями, но в действительности мы свободны и остались французами, несмотря ни на что.
— Браво! С удовольствием слышу эти слова, дружище; великой может назваться та нация, которая оставляет такие глубокие воспоминания в сердце своих детей, которых она забыла и которых бросила.
— Прибавьте, что канадский народ храбр, и вы скажете все.
— Скажу от всего сердца, потому что действительно это думаю, любезный соотечественник.
— Благодарю, — ответил канадец, горячо пожимая руку охотнику, — вы несказанно радуете меня, говоря таким образом.
— Теперь, когда мы узнали, что являемся соотечественниками, почему бы нам не познакомиться поближе?
— Очень очень рад. Если вы хотите, я расскажу вам свою историю; она коротка.
— После хорошего обеда ничего не может быть лучше трубки и интересного рассказа.
— Тогда слушайте, я начинаю.
— Слушаю со вниманием.
— Мой отец, Франсуа Бержэ, был еще ребенком в то время, когда французы окончательно отдали Канаду в 1758 году; разумеется, при этом не спрашивали согласия населения Новой Франции, а то, я смело могу сказать, оно не согласилось бы ни за что на свете. Мой отец не мог знать, что тогда происходило, но его отец так часто рассказывал ему об этом с величайшими подробностями, что он мог передать их мне, не упуская ничего; но так как вам, вероятно, известно все это дело, и, может быть, даже лучше чем мне, я расскажу вам только то, что относится к моему семейству.
— Да, так будет лучше, тем более, что я недолюбливаю политику; а вы?
— Я? Терпеть не могу. Итак, однажды мой дед Бержэ, находившийся в отсутствии с неделю, вернулся домой — он жил в Квебеке в Нижнем городе. Он вернулся домой с индейцем надменной наружности и в военном наряде. Когда мой дед отворил дверь, первое, что бросилось ему в глаза, была моя бабушка, стоявшая перед колыбелью своего страшно кричавшего ребенка, подняв руки над головой и угрожая английскому солдату тяжелым железным таганом; моя бабушка была храброй и мужественной женщиной, запугать ее было нелегко. Красивая, привлекательная, добрая, она была обожаема мужем и уважаема всеми знакомыми как праведница; должно быть, этот англичанин, проходя мимо приотворенной двери, увидел мою бабушку, кормившую грудью своего ребенка. Англичане считали себя нашими победителями; этому англичанину пришло в голову войти в дом и полюбезничать с хорошенькой женщиной, которую он заметил случайно. Дорого поплатился он за эту мимолетную прихоть, как вы увидите; мой дед был старый солдат, служивший под начальством Дюкена, Контрекера, Жумонвиля и Вилье. Он был нетерпеливого и вспыльчивого характера. Не спрашивая объяснений, он схватил англичанина на руки, приподнял и, раскачав над головой, выбросил его в окно, так удачно — или неудачно, это уж как вы хотите, — что бедняга более не встал; он разбился насмерть. После этой быстрой казни мой дед обнял жену и спросил о ее здоровье, как будто ничего особенного не случилось.
— Черт побери! Знаете ли, что ваш дед был просто молодец!
— Да еще самый благонадежный, и неудивительно: в его жилах текла индейская кровь.
— Индейская? А вы мне сказали, что он уроженец Домфронта.
— Дело в том, что его отец приехал в Америку с родственником Кулона де Вилье, у которого он был арендатором. Женившись в Канаде, мой прадед, после смерти или исчезновения, не знаю, право, хорошенько, своего хозяина, вернулся в Нормандию с женой, которая там умерла, бедняжка; она не могла привыкнуть к жизни европейских городов. Я прекрасно ее понимаю, а вы?..
— Еще бы! И я также.
— Перед смертью она взяла обещание с мужа послать сына в Канаду, как только он вырастет. Вот каким образом у нас в жилах течет индейская кровь… С тех пор ее стало еще больше.
— Хорошо. Теперь посмотрим продолжение вашей истории.
— Она вас интересует?
— Да! Так приятно говорить откровенно на родном языке с соотечественником в прерии за три тысячи миль от своей родины.
— Вы правы. Ну, слушайте.
— О! Не торопитесь, у нас есть время.
— Мне почти нечего больше рассказывать.
— Тем хуже, дружище.
— Вы очень учтивы, благодарю… Поцеловав жену и попросив индейца садиться, мой дед закурил трубку. «Послушай, — сказал он моей бабушке, — все, что происходит здесь, мне не по нутру; после смерти великого маркиза (так он называл Монкальма) мне тяжело жить в Квебеке. Хотя король Людовик XV и отдал Канаду англичанам, он не может запретить нам оставаться французами; это название стоило нам так дорого, что мы не можем допустить отнять его у нас одним росчерком пера. Я не хочу оставаться здесь более ни одного часа. Вот Куга-гандэ, брат моей матери; он верховный вождь своего народа. Я просил у него приюта для нас. Он сам приехал со своими воинами проводить нас к своему племени и помочь нам перенести наше небольшое имущество. Хочешь оставаться француженкой и следовать за мною, жена, или предпочитаешь остаться здесь и сделаться англичанкой?» — «Охота говорить тебе такие неприличные речи, муженек, — ответила моя бабушка. — Я твоя жена и люблю тебя. Не беспокойся, куда бы ты ни пошел, я сумею последовать за тобой с нашим мальчуганом». — «Моя сестра будет любима и уважаема в моем племени, как она этого заслуживает», — сказал тогда индеец, который до сих пор оставался неподвижен и безмолвен и курил с задумчивым видом. — «Знаю, дядя, и благодарю вас», — ответила бабушка, протягивая ему руку.