Она прислушалась к себе и поняла, что ответа на вопрос не знает.
Ей не хотелось убить его немедленно, смешать с грязью, ответить подлостью на подлость многолетней давности. Ей не было противно смотреть на него, но равнодушия, спокойствия тоже не ощущалось. Так что значит — простить? Постараться разговаривать, как нормальные люди? Обойтись без упреков?
— Ешь, — сказал он, будто пропустив мимо ушей ее справедливые обвинения, в которых все было ложью, — ешь, а то остынет.
— Ты по-прежнему заботливый джентльмен, да? — прищурилась Тина.
— Стараюсь, — не приняв иронии, согласился он. Та давняя ложь связала его по рукам и ногам.
Сколько раз он думал, как скажет ей, сколько раз представлял ее глаза, когда она узнает правду. И тут же одергивал себя, напоминая, что правда — не самое главное.
Главное — что ничего не изменить.
Все и так изменилось, с их молчаливого согласия, из-за малодушия и неуверенности друг в друге. Разве она могла бы возненавидеть его, если бы верила ему безоговорочно? Разве он сам мог бы смириться, если бы не был так труслив?
Так что правда ни при чем.
У него — своя, у нее — другая, и это совсем неважно, и даже ее упреки он выслушал спокойно, хотя много лет не мог заснуть до рассвета именно потому, что представлял, как она должна ненавидеть его.
— Морозов, — Тина на миг посмотрела ему в глаза, — все так нелепо…
Нет, она не знала, что говорить дальше, что вообще можно сказать. Да и какой в этом смысл?
— Как ты живешь, Алька? — почти шепотом произнес он, будто спрашивал у самого себя.
— Нормально, — она прикрыла веки, кивнула с силой, — нормально.
ГЛАВА 8
Маша смотрела ей вслед с восхищением.
— Вот это походка! — Она перевела взгляд на него, грузно опустившегося в кресло напротив: — Эта твоя знакомая случайно не королевских кровей? Олег, ау, что с тобой?
Он обвел ее тягостным взглядом.
— Она не моя знакомая.
— А кто?
— Я любил ее. — Боже, как ему хотелось рассказать кому-нибудь, выплеснуть наконец все то, с чем в одиночку он справлялся много лет! — Я любил ее, а она любила меня.
Маша задумчиво почесала нос.
— Банально, мой милый.
Со стороны, должно быть, так это и выглядит. Избитая тема пошлых романов. Случайная встреча бывших влюбленных, нервозность и притворная вежливость. Поди, объясни это собственному сердцу. Попробуй растолкуй, да так, чтобы стих грохот в висках, вернулась на орбиту твоя планета и земля под ногами обрела прежнюю твердость.
Ничего страшного. Просто он не был готов к встрече. Случайности всегда выбивают из колеи.
— Значит, вы любили друг друга, — улыбнувшись сочувственно, сказала Маша. — Давно это было?
— Больше десяти лет прошло.
Маша непочтительно присвистнула, выразив презрительное недоверие.
— Тогда почему ты так разволновался? Десять лет, мой милый, это чересчур! Ты, что, еще ее любишь?
Она не боялась ответа — в отличие от большинства женщин, попади они на ее место. Ей просто было бы ужасно обидно, что такой великолепный мужчина страдает из-за давней связи.
По его лицу Маша не могла разобрать, так ли это.
Олег выглядел задумчивым и только.
— Невозможно любить того, с кем незнаком, — пробормотал он. — Я не знаю, какой она стала.
— А хотел бы узнать? — быстро спросила Маша.
Он невесело ухмыльнулся.
— Ты же знаешь, я — эгоист. — В этих словах было столько горечи, что Маша впервые за время общения с ним почувствовала разочарование. — Исключительно для собственного комфорта мне хотелось бы знать только одно — что она счастлива.
— Не знала, что твой комфорт зависит от других, — уколола она. — Люди никогда тебя не интересовали.
Олег сказал, что так и есть.
— Впечатлительная, однако, мадам, — заметила Маша, — даже к своему обеду не притронулась. Ты отбил у нее аппетит, Олег, тебе не стыдно?
— Хватит об этом.
— Да что ты в самом деле?! — разозлилась она. — Эта женщина и вправду чужая тебе, с чего заводиться?
— Смеяться над ней я тебе не позволю!
— Олег, ты с ума сошел? Я не смеялась, я всего лишь пытаюсь разрядить обстановку. Мне не нравится, когда ты такой мрачный.
Тут она подумала, что никогда прежде не видела его мрачным. Ей стало жаль его.
— Милый, — Маша погладила его пальцы, слегка подрагивающие на пачке сигарет, — у каждого была история любви, которую невозможно забыть. Но зачем из-за этого портить вечер? Или ты веришь в теорию половинок и думаешь, что она — как раз та, кто был предназначен тебе и ни с кем больше ты не будешь счастлив?
На этот раз иронии в ее голосе не было, но недоверие, с которым она рассуждала о любви, покоробило его. Еще утром, услышав подобные речи, Олег с энтузиазмом разделил бы ее взгляды. Половинки — это смешно. Единственный шанс испытать счастье — это несправедливо. Так не может быть.
Однако ему неприятно было слышать это сейчас.
— Ты злишься, потому что вы никогда не сможете повторить то, что было?
— Я не злюсь, — отмахнулся он от ее абсурдного заявления. — К тому же в этой жизни вообще ничего невозможно повторить!.. Послушай, я хочу прогуляться. Поешь без меня, ладно?
Она поморщилась:
— Олег, это смешно!
— Нет.
Он подумал, а не рассказать ли ей все? Но как объяснить, что от любви остался лишь призрак и он немного значит в его жизни. Важно другое. Вместе с той любовью погиб он сам, в прямом смысле слова перестал быть — и вместо сильного, страстного юноши появился хмурый мужик, со временем научившийся выдавать свою угрюмость за мудрость.
А та, что была повинна в этом, считала себя жертвой. Видит бог, у нее были основания! Но разве они имели бы значение, если бы они доверяли друг другу?
Он так много об этом думал, что уже точно не знал, где реальность, а где — только его представление о ней.
— Олег, сядь, — попросил кто-то, и он понял, что забыл о Маше.
— Я все-таки пройдусь. Встретимся в театре, ладно?
— Ладно, ладно, — пробурчала она скорее сердито, чем обиженно. — Но если в зале твой пустой желудок будет урчать от голода, я тебя собственноручно выведу!
Он благодарно улыбнулся. Нет, Маша не понимала его, но сейчас ее легкость была нужна ему, как ничто другое.
— Пока, Машунь.
Она сложила губки трубочкой:
— Пока, котик.
ГЛАВА 9
Дом, в котором Тина родилась и выросла, был ей ненавистен. Поначалу, совсем еще крохой, она ненавидела только пространство, точнее его отсутствие — длинная узкая комната была перегорожена сервантом, уставлена кроватями, завалена какими-то коробками; в пятиметровой кухне было не повернуться; в прихожей на голову запросто могла свалиться вешалка, прибитая кое-как; и в ванной долго находиться тоже было опасно для жизни — шаталась надломленная раковина, осыпалась штукатурка, тазы падали с гвоздей от одного неловкого движения.