генетики, популяция у вас маловата.
— С точки зрения чего?
— Через пару поколений все будут друг другу двоюродными родственниками, это ведёт к вырождению.
— Да, вы правы… Наверное… Заветы мессии не одобряют браки двоюродных.
— Мессия фигни не скажет, — согласился я, — а насчёт «как долго»… Это давайте завтра. Узнаем, какие есть варианты, прикинем хрен к носу, что-то да выберете авось. Приятно было поболтать, но прошу меня простить, денёк выдался сложный.
— Да, да, понимаю, извините мою навязчивость, я просто волнуюсь за свой народ. До завтра!
Забрал поднос, ушёл. Хоть компот попью во благости… Нет, не судьба. Ко мне, уворачиваясь от снующих по залу детей и женщин, упорно и целенаправленно пробирается Донка.
Чёрт, а я и забыл про неё. За глойти я тоже теперь отвечаю? Или хотя бы она сама по себе?
— Выпить нету, — сказал я сразу. — Денег тоже. Все отдал Алине за эту толпу оглоедов.
— Хреново, — вздохнула Донка. — Но я вообще-то по другому вопросу.
— Тебя поселили хоть?
— Да, за меня Аннушка забашляла по старой дружбе. Но на бухло не дала. Сама-то небось квасит в своём вип-номере с вип-баром, а бедная Доночка насухую сидит!
— Ещё как квасит, — подтвердил я. — Сидит в ванне с пеной и вискарь хлещет, сам видел.
— А тебя что же в ванну не позвали? Я думала, она тебе даёт.
— Это как бы не твоё дело, — ответил я раздражённо. — Но нет. Рылом не вышел.
— Не, рыло у тебя самое подходящее, — хмыкнула Донка, — красавчиков она как раз не любит, а вот таких, чтобы мужик, как раз да.
— И тем не менее, ванна там, а я тут.
— Знаешь, может, оно и хорошо, что не дала, — сказала задумчиво Донка. — Кому она даёт, тем, кроме как пару раз перепихнуться, ничего не светит. Это у неё легко. А вот если кого за друга держит, то там другой разговор.
— Думаю, она меня не то что за друга, а вообще за человека не держит. Так, к подошве прилипло. Тебе что-то от меня надо? А то я спать пойду.
— Я к тебе с серьёзным вопросом, служивый, погодь.
— Вываливай.
— Мы завтра на Дорогу, или как?
— В смысле?
— В прямом. Я твоя глойти, и ты мне скажи, выходим завтра или нет. Потому что если нет, то в медпункте есть антисептик на спирту. На вкус говно, но если с глюкозой сбодяжить, то не сблюю.
— Так вот где ты в прошлый раз набралась!
— Ясен хрен. Никто не знает, а Доночка хитренькая!
— У Мирона ты разрешения не спрашивала.
— Ой, да насрать мне на него было, мудака такого. Пусть бесится.
— На меня не насрать, значит?
— Ну, такое. Потерплю ради дела. Надо же куда-то отвезти этих забрёдышей, да побыстрее, потому что за свой счёт их в Терминале размещать никакой бюджет не выдержит. Не зря Мирон их в автобусе держал, у Алинки тут цены неслабые, потому как монополия.
— Я пока даже не знаю, моя ли ты глойти или сама по себе, — сказал я честно, — коммерсант из меня как из говна пуля. Но ты, если сможешь, не надирайся сегодня. С беженцами в любом случае надо что-то решать, да и с грузом мироновским тоже. Может, сходим разок, да и дам тебе расчёт с выходным пособием. Будешь глойти на пенсии, поди плохо? Подольше проживёшь.
— Не, служивый, — замотала седыми косичками бабка, — не могу я на пенсию. Дорога не отпустит. С тоски помру или сопьюсь и всё равно с тоски помру. Ты подумай, может, всё же тебе караванщиком, а? Втянешься, привыкнешь, не прогорим небось…
— Давай завтра, ладно?
— Ладно, как скажешь, — глойти встала из-за стола, — но антисептика я пока не нажрусь, цени. Это для меня офигеть какой подвиг, между прочим.
— Горжусь знакомством с такой волевой женщиной!
Донка ушла, я допил компот и пошёл спать. В коридоре столкнулся с беженкой, той, которая молодая.
— Простите, халь, — остановила она меня, — вы же были на одной ноге, а теперь на двух, как так?
— Протез, — пояснил я. — Увы, отращивать ноги я не умею. Жаль, было бы удобно.
— Да, конечно, — засмеялась она, — никто бы не отказался. Вот, уложила своих, спят.
У неё двое пятилеток, помню. Шустрые такие.
— Ну, спокойной им ночи. Устали, наверное.
— Да, — кивнула она, глядя на меня тёмными загадочными глазами, — будут спать очень-очень крепко. Ничем не разбудишь.
— Хорошо, отдохнёте от них. Наверное, утомительно с двумя.
— Да, халь, но это ничего, я привыкла. Знаете, халь, Карит сказал, что вы «ми-шела́ну», друг нашего народа, и это будет в хрониках.
— Очень польщён. Никогда раньше не был ни в чьих хрониках.
— Знаете, что это значит? Вы можете зайти ко мне, бог не будет против, и люди не скажут «хэт», — она коснулась моей руки и скромно опустила взгляд. — Карит сказал, нам нужно много детей, чтобы народ возродился.
— Неожиданное предложение. Это большая честь, красавица, но… Прости, я лучше буду сегодня спать один.
— Почему, халь?
— Как тебе объяснить… Я не смогу жить спокойно, зная, что где-то растёт мой ребёнок. И я не готов связать жизнь с вашим народом.
— Это будет мой ребёнок, халь. У нас родство считается по матери.
— Дело не в том, как у вас, а как в моей голове. Прости.
— Понимаю, халь. Спокойной ночи, халь.
— И тебе, красотка.
Я пожалею об этом решении. Да что там, уже жалею. Но оно, чёрт меня побери, правильное.
Глава 16
Грузовая декларация
Видеть, просыпаясь, лицо Аннушки — не самый плохой вариант. Правда, я бы предпочёл при этом смотреть на него не снизу. Есть и более интересные ракурсы — на соседней подушке, например. Я бы охотно любовался по утрам её чётким профилем. Или фасом. Да хоть даже и затылком.