Читать интересную книгу Исповедник - Дэниел Сильва

– Боюсь, что вынужден обсудить с вами… – суетливый кардинал осторожно откашлялся и промокнул губы салфеткой, – …скажем так, одну неприятность. Не откладывая дело в долгий ящик.

– Разумеется, ваше преосвященство, – поспешно сказал папа, радуясь возможности переменить тему и хоть как-то нарушить удручающую монотонность беседы. – Конечно, прошу вас.

Бриндизи отложил вилку с видом человека, капитулирующего после затяжной осады, и сцепил пальцы под подбородком.

– Похоже, наш друг из «Републики» снова взялся за старое. В ходе подготовки большой статьи для этой газеты, посвященной вашему святейшеству и приуроченной к пасхальному выпуску, он раскопал… – многозначительная пауза, глаза к небу, – …некоторые несоответствия в вашем детстве.

– Какого рода несоответствия?

– Несоответствия в том, что касается даты смерти вашей матери. Сколько лет вам было, когда вы остались сиротой? Где вы находились? Кто о вас заботился? Этот репортер – человек весьма предприимчивый, источник постоянных неприятностей для секретариата. Ему удается находить такое, что мы предпочитали бы оставить в покое. Я много раз настоятельно просил своих сотрудников не вести с ним никаких разговоров без разрешения пресс-бюро, но кто-то, очевидно…

– Что-то ему рассказал.

– Похоже, что так, ваше святейшество.

Папа отодвинул пустую тарелку и тяжело вздохнул. В первые же после конклава дни он выразил намерение предать гласности все обстоятельства своего детства, но в курии и пресс-бюро нашлись люди, посчитавшие, что мир еще не готов принять папу-бродяжку, выросшего на улице и отстаивавшего свои права не только умом, но и кулаками, пока церковь не приняла его в свое лоно. Этот пример в полной мере подтверждал культуру скрытности и обмана, которая процветала в Ватикане и которую Лукчези так ненавидел, но в начальные дни папства ему не хотелось растрачивать драгоценный политический капитал, а потому он неохотно согласился умолчать о некоторых наименее праведных деталях своего воспитания.

– Было ошибкой рассказывать миру о том, что я вырос в Падуе, в доме, где глубоко почитали Христа и Деву Марию, и жил там до пятнадцати лет, когда поступил в семинарию. Ваш друг из «Републики» без особого труда узнает правду.

– Позвольте мне решить проблему с газетой. У нас есть свои способы воздействия на несговорчивых журналистов.

– Какие же?

– Мы отказываем им в разрешении сопровождать ваше святейшество во время зарубежных поездок. Аннулируем их аккредитацию при пресс-бюро.

– Похоже, меры очень суровые.

– Не думаю, что до этого дойдет. Уверен, нам удастся убедить его придерживаться правды.

– Какую правду вы имеете в виду?

– Правда состоит в том, что вы выросли в Падуе, в доме, где глубоко почитали Христа и Деву Марию. – Бриндизи улыбнулся и смахнул с плеча несуществующую крошку. – Но когда ведешь такое сражение, необходимо иметь представление о полной картине, чтобы заранее знать, с чем мы можем столкнуться.

– Что вы предлагаете?

– Короткий меморандум. В курии его никто не увидит, кроме меня, и я буду использовать его только для подготовки защиты… если необходимость в таковой когда-либо возникнет.

– Скажите, Марко, вы научились такой тактике, изучая каноническое право?

Бриндизи улыбнулся.

– Некоторые приемы универсальны, ваше святейшество.

– Вы получите меморандум.

Папа и кардинал замолчали, ожидая, пока две монахини уберут со стола и подадут эспрессо. Лукчези медленно размешал сахар и посмотрел на кардинала.

– Мне тоже нужно обсудить с вами кое-что. Речь идет о проблеме, которой мы уже касались несколько месяцев назад, и моей инициативе продолжить процесс преодоления отчужденности между церковью и еврейством.

– Очень интересно, ваше святейшество.

Как человек, посвятивший всю свою карьеру продвижению по бюрократической лестнице курии, Бриндизи мастерски владел голосом, придавая ему любой тон, в том числе и нейтральный, как сейчас.

– Частью моей инициативы должно стать изучение отношения церкви к холокосту. Все соответствующие документы, хранящиеся в секретных архивах Ватикана, должны быть представлены для широкого изучения, и на этот раз мы не станем связывать руки историкам и экспертам, которых сами выберем для участия в проекте.

И без того бледное лицо Бриндизи стало совсем белым. Прежде чем бросить вызов своему противнику, он сложил пальцы домиком и прижал их к губам, стараясь сохранить хладнокровие.

– Как вы помните, ваше святейшество, ваш предшественник давал поручение провести такого рода исследование и представил его миру в 1998 году. Я не вижу причин повторять работу Поляка, тем более сейчас, когда перед церковью стоит множество других и, осмелюсь сказать, более важных вопросов.

– «Мы помним»? Этот документ следовало бы назвать «Мы просим прощения». К сожалению, он оказался недостаточно глубоким. Не хватило ни самокритичности, ни настойчивости в отыскании правды. В результате – еще одно оскорбление тем самым людям, чьи раны мы желали исцелить. Что в нем утверждалось? Что церковь не совершила ничего дурного. Что мы пытались помочь. Что некоторые помогали больше, чем другие. Что убивали немцы, а не мы, но в любом случае нам очень жаль. Постыдный документ.

– Некоторые могут посчитать постыдным то, как вы отзываетесь о труде своего предшественника.

– У меня нет ни малейшего намерения осуждать старания Поляка. Сердце у него было там, где надо, но, как я подозреваю, он не пользовался достаточной поддержкой со стороны курии. – «Со стороны таких, как ты», – подумал Лукчези. – Именно поэтому документ сказал так мало, если вообще что-то сказал. Из уважения к Поляку я представлю новый проект как продолжение прежнего, вдохновленного им.

– Еще одно исследование могут счесть замаскированной критикой, как бы вы его ни представляли.

– Вы ведь входили в состав группы, написавшей проект «Мы помним», не так ли?

– Это так, ваше святейшество.

– Десять лет, чтобы написать четырнадцать страниц.

– Размышления и точность требуют времени.

– Как и обеление.

– Я возражаю…

Папа не дал ему закончить.

– Вы выступаете против пересмотра этого вопроса из опасения навлечь позор на церковь или потому, что боитесь потерять шансы занять мое место, когда я уйду?

Бриндизи опустил руки и поднял глаза к потолку, словно готовясь произнести цитату из Святого Писания.

– Я выступаю против пересмотра этого вопроса потому, что такой пересмотр не даст нам ровным счетом ничего, но зато пойдет на пользу тем, кто желает уничтожить нас.

– Постоянный обман и уклончивость куда более опасны. Если мы не говорим о проблемах честно и открыто, то тем самым помогаем нашим противникам. Мы губим себя сами.

– Если и мне позволительно высказаться честно и открыто, то я скажу, что ваша наивность в этом вопросе поразительна. Что бы ни сделала и что бы ни провозгласила церковь, это не удовлетворит проклинающих нас. Скорее лишь добавит масла в огонь. Я не могу допустить, чтобы вы порочили репутацию церкви и ваших предшественников, вытаскивая на свет эту глупость. Пий Двенадцатый заслуживает канонизации, а не поругания.

Атрибуты папской власти еще не испортили Пьетро Лукчези, но явное неповиновение, проявившееся в словах кардинала, всколыхнуло его гнев. Он заставил себя говорить спокойно, однако человек, сидевший по другую сторону стола, прекрасно понял, какие чувства и какой смысл были вложены в негромко прозвучавший ответ:

– Уверяю вас, Марко, тем, кто желает провозгласить святым Пия, придется перенести надежды на следующий конклав.

Длинный и тонкий паучий палец кардинала пробежал по ободку кофейной чашки и замер на краю, как изготовленное к бою копье. После затянувшегося молчания Бриндизи прочистил горло и сказал:

– Поляк много раз приносил извинения за отдельные прегрешения сыновей и дочерей церкви. Приносили эти извинения и другие прелаты. Некоторые, как, например, наши братья во Франции, ушли по этому пути намного дальше, чем мне хотелось бы. Но евреи и их друзья в средствах массовой информации не успокоятся, пока мы не признаем, что были не правы, что не прав был его святейшество папа римский Пий Двенадцатый. Они не понимают – а вы, ваше святейшество, похоже, забываете, – что церковь, как воплощение Христа на земле, не может быть неправой. Церковь и есть сама правда. Если признать, что церковь или папа римский ошибаются… – Он оставил предложение недосказанным, потом добавил: – С вашей стороны было бы большой ошибкой выдвигать вышеупомянутую инициативу. Серьезной ошибкой.

– В этих стенах, Марко, слово «ошибка» имеет очень большой вес. Оно некорректно. Уверен, вы вовсе не вознамерились обвинить меня в том, что я ошибаюсь.