бишь, опричникам) урону не было». Ещё присяга имеется, и слова в ней роковые, заветные: «Я клянусь быть верным государю, молодым князьям, великой княгине и не молчать о всём дурном, что знаю, слыхал или услышу, что замышляется против царя и великого князя. Клянусь ни есть, ни пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую крест».
Опричная дума — ближний круг государевых людей. Собирает их царь по надобности, слушает каждого, но решает сам. Попасть в опричную думу — честь великая, шутка ли, советник государев! Чести этой не то, что худородные, но и знатнейшие ныне страждут. И внутри думы сраженья не утихают за близость к государеву уху. До недавнего времени первенствовал в опричной думе царский шурин Мишка Черкасский. Даром что молод и инородец, а оказался не промах. Глянулся Мишка царю кавказской удалью, утончённой восточной свирепостью, но пуще всего — собачьей преданностью господину. Вдвоём с сестрой, покойной царицей Марьей, они много порассказали царю про древние обычаи при дворе их отца, про верных нукеров, которые дают на клинке клятву верности господину, и с этих пор отрекаются от всего, от отца и матери, готовые умереть по первому слову повелителя.
Однако со смертью царицы Марьи оказался Черкасский не в чести. Некогда всесильных Захарьиных потеснили у трона нахрапистые Басмановы-Плещеевы. Верховодил ими матёрый боярин Алексей Басманов. По заслугам считался боярин лучшим русским воеводой, отличился и под Казанью, и под Полоцком. Год назад, когда крымцы внезапно напали на Рязань, Басманов с сыном, по случаю оказавшиеся в тех местах, всего лишь с сотней слуг выдержали осаду, а когда пришла подмога, наголову разбили татар, пленив ширинского мурзу Мамая. Но не только воинской доблестью славился Басманов, столь же искусен и беспощаден был в придворных интригах.
Что до его сына Фёдора, то знающие люди говорили, что с годами тот перещеголяет отца. В двадцать лет успел стать кравчим, породнился с царской семьёй, женившись на племяннице царицы Анастасии, княжне Сицкой.
Сидел в думе и третий из рода Басмановых — Зиновий Очин, спасённый боярином Алексеем от царского гнева после поражения под Улой и вернувший себе царскую милость взятием Изборска. За Басмановыми шли двое Колычевых-Умных, но на них лежала тень отставленного митрополита Филиппа Колычева. В последнее время дума пополнилась новыми людьми. Получил чин опричного боярина вернувшийся из литовского плена Василий Темкин. Появился в думе расторопный и вездесущий постельничий Дмитрий Годунов. Но главными людьми возле царя по-прежнему оставались Басмановы, да ещё оружничий Афанасий Вяземский, государев любимец.
...Посреди думской палаты — длинный, нарочито пустой стол. Вкруг него думцы, всяк на своём месте. На лавках вдоль стен расположились ближние опричники, ещё не имеющие думного чина: Пётр Зайцев, Василий Зюзин, Василий Грязной. В углу, у изразцовой печи тёмной тушей застыл Малюта — Григорий Лукьяныч Скуратов-Бельский. На всех думцах опричное платье — чёрный полукафтан грубого сукна, в распахе которого видна богатая нижняя одежда. Царь, восседающий во главе стола, одет в свою привычную до пят рубаху и чёрную тафью, которую не снимал даже в церкви, из-за чего у него единожды вспыхнула перебранка с митрополитом Филиппом. Кивком разрешил начинать.
По праву первоприсутствующего встал Алексей Басманов, уже рот открыл, собираясь доложить текущие дела, как вдруг от изразцовой печи раздался скрежещущий голос:
— Дозволь сказать, государь!
Думцы переглянулись. Где это видано, чтобы первым на думе говорил муж, не имеющий думного чина. И кто! Худородный Малюта, кат, которого Басманов вытащил из грязи. С холодным бешенством окинув Малюту взглядом и не стесняясь царя, боярин припечатал:
— С тобой, Григорь Лукьяныч, хорошо на пару дерьмо хлебать — наперёд поспеть норовишь. А государские дела тебе негоже обсуживать. Твоё дело — пытошное.
— Погоди, Алексей, — прервал Басманова царь, — ныне не до чинов. Говори, Малюта.
И снова раздался от печки скрежещущий голос.
— В Великом Новгороде измена открылась. Весь град в печали — Старицкого оплакивают. Опять хотят к Литве отойти, через Курбского письмами пересылаются, не могут забыть, что раньше сами государились, как хотели, а ныне Москва ими правит. Владыка Пимен и приказные в том первые потатчики, попы новгородские себе маковки выстригают, как ксёндзы. Упредить надо изменников, великий государь, пока бунт не начался. Созывай войско, обложим город со всех сторон и всех отделаем. Под корень, до единого! А само то проклятое место запустошим, чтобы тут более никакая измена не произросла.
Тишина обуяла думцев. От сказанного Малютой ужаснулись даже самые закоренелые. На царя глаз не поднимали, чтоб не быть спрошену.
— Что притихли? — возвысил голос царь. — Алексей?
Сжав в кулак чёрную с проседью бороду, Басманов надолго задумался, понимая цену первого слова. Надумав, заговорил:
— Сам знаешь, государь, изменникам от меня пощады никогда не было. Прикажешь, завтра же поеду в Новгород, розыск наведу, всех на чистую воду выведу, навек запомнят! Но чтоб весь город уничтожить, как Малюта хочет, так это себе во вред. Новгород в казну боле Москвы платит. Кто ж курицу режет, которая золотые яйца несёт! А воевать кто будет? Новгородская рать кованая ныне первая в твоём войске. Разорим город — кто ратников выставит? Ни сегодня-завтра татар жди, Польша с Литвой супротив нас соединились, шведы, того гляди, сунутся. Ты, что ль, Малюта, войско снарядишь?
Не успел Басманов сесть под одобрительными взглядами думцев, как снова раздался скрипучий голос Скуратова:
— У боярина Алексея в новгородских землях имения богатые, он про них хлопочет. И про золотые яйца новгородские — тоже брехня. Аль не знаешь, боярин, что за Новгородом в казну недоимка трёхлетняя? Царю воевать не на что, а у них в кубышках золота не счесть. Монастыри от жира лопаются. А что кованую рать новгородскую ты вспомнил, так чего ж ты не вспомнил как рать эта, когда государь в детских летах был, хотела на царство Андрея Старицкого посадить? Спасибо князь Телепнёв-Овчина ту хвалёную рать разбил да зачинщиков новгородских по московской дороге на деревьях развесил. Ты, боярин, про то забыл, а они помнят и ждут часа, чтоб в спину ударить.
Думцы переглянулись. Ай да Малюта!
Бледный от гнева Басманов хотел возражать, но царь остановил его.
— Погоди, Алексей, ты уже сказал. Афоня, как думаешь?
Встал Афанасий Вяземский. У Басманова отлегло на сердце, этот не выдаст.
— Проучить новгородцев надо, тут спору нет. И недоимку взыскать, выбить на правеже до последней полушки. Но всех