Читать интересную книгу Правда фактов, правда ощущений - Тед Чан

Джиджинги открыл рот, чтобы возразить, но понял, что Сэйб прав. За все время, потраченное на изучение письма, он начал думать как европеец. Он начал верить написанному на бумаге больше, чем сказанному людьми, а тивы так не поступают.

Предварительный отчет европейцев был вафом; определенный и точный, но недостаточный для разрешения проблемы. Выбор, с каким кланом объединяться, должен быть правильным для общины; он должен быть мими. Только старейшины могли определить, что в данному случае будет мими; в их компетенции решать, что лучше для клана Шанги. Просить Сэйба подчиниться бумаге значит просить его действовать против того, что он считал правильным.

— Ты прав, Сэйб, — сказал он. — Извини меня. Ты мой старейшина, и я был не прав, думая, что бумага может знать больше тебя.

Сэйб кивнул и продолжил идти.

— Ты волен поступать, как хочешь, но уверен, ты причинишь больше зла, чем добра, если покажешь бумагу остальным.

Джиджинги задумался над этим. Старейшины западных земель, несомненно, заявили бы, что предварительный ответ подтверждает их позицию, и это продлило бы дебаты, которые и так слишком затянулись. Но более того, это сместило бы тивов вниз на пути отношения к бумаге, как источнику правды; это был бы другой поток, который смыл бы старые дороги, и Джиджинги не видел в этом пользы.

— Согласен, — сказал он. — Я больше ее никому не покажу.

Сэйб кивнул.

Джиджинги пошел к своей хижине, размышляя над случившимся. Даже без посещений школы при миссии он начал думать как европеец; его занятия письмом привели к тому, что он, сам того не замечая, перестал уважать старцев. Письмо помогало ему думать яснее, он не мог отрицать этого; но такая причина была недостаточно весомой, чтобы доверять бумаге больше, чем людям.

Как писцу, ему полагалось хранить книгу решений Сэйба в суде племени. Но ему не нужно было хранить другие тетради, в которых он записывал свои мысли. Он использует их при разжигании огня.

#

Обычно мы так не думаем, но писание — это технология, а, значит, у грамотного человека процессы мышления технологически опосредованы. Мы стали когнитивными киборгами тогда, когда научились бегло читать, и последствия были глобальными.

До того как культура приняла письменность, когда знание передавалось только устно, она могла легко пересмотреть свою историю. Ненамеренно, но неизбежно; во всем мире барды и гриоты1 адаптировали свой материал под конкретную аудиторию и так постепенно подстраивали прошлое в угоду настоящему. Мысль, что сводки прошлого не должны изменяться, — это дань уважения письменному слову у грамотных культур. Антропологи подтвердят, что устные культуры понимают прошлое по-разному; для них свои истории не должны быть слишком точными, так как должны подтверждать осознание их общности. Поэтому неверно было бы сказать, что их история ненадежна; их история делает то, что ей положено делать.

1 гриот — в Западной Африке представитель касты, ответственной за устное сохранение истории племени в виде музыки, поэзии и прозы

Прямо сейчас каждый из нас — личная устная культура. Мы переписываем наше прошлое, как нам нужно, и защищаем то, что говорим о себе. Со своими воспоминаниями каждый из нас виновен в либеральной интерпретации своей личной истории, рассматривая предыдущие «я» как ступени на пути к теперешнему славному «я».

Но эпоха подходит к концу. «Рэмем» — это только первое поколение протезов памяти, и такие продукты получат всеобщее распространение, мы поменяем нашу уязвимую органическую память на идеальные цифровые архивы. Мы получим запись того, что в действительности делали, вместо историй, выведенных из повторяющихся пересказов. Внутри своего сознания, каждый из нас перейдет от устной культуры к культуре грамотности.

Было бы слишком просто утверждать, что образованные культуры лучше необразованных, но моя предвзятость очевидна, поскольку я пишу эти слова, а не говорю их вам устно. Вместо того я скажу, что для меня проще оценить преимущества грамотности и сложнее осознать, чего это нам стоило. Письменность вдохновляет культуру больше ценить документы и меньше полагаться на субъективный опыт, и в целом, думаю, положительные свойства перевешивают отрицательные. В записях могут быть ошибки, а их интерпретация зависит от читателя, но, по крайней мере, слова на странице остаются неизменными, и в этом их заслуга.

Что касается нашей личной памяти, я нахожусь по другую сторону баррикад. Как человек, чья идентичность построена на органической памяти, я обеспокоен возможным устранением субъективности в наших воспоминаниях. Я привык считать, что для личностей может быть важным рассказывать истории о себе, ценным так, как не может быть для культур, но я продукт своего времени, а времена меняются. Мы не можем предотвратить наступление эры цифровой памяти, так же как неграмотные культуры не могли остановить прибытие письменности, поэтому лучшее, что я могу сделать, — это увидеть и в этом что-то положительное.

И думаю, я нашел реальное преимущество цифровой памяти. Суть не в том, чтобы доказать свою правоту; суть в том, чтобы признать свою ошибку.

Потому что все мы когда-то совершали ошибки, связанные с жестокостью или лицемерием, и мы забыли большинство таких случаев. То есть мы на самом деле не знаем самих себя. О каком понимании я имею право говорить, если не могу доверять собственной памяти? А вы? Наверно, думаете, что хотя ваша память не идеальна, вы никогда не были замешаны в пересмотре своего прошлого настолько сильно, как я. Но я был так же уверен, как и вы, и я ошибался. Можете сказать «Я знаю, что не идеален. Я совершал ошибки». Я здесь чтобы сказать, что вы сделали больше, чем думаете, что некоторые из основных предположений, на которых построена ваша самооценка, — на самом деле ложь. Проведите некоторое время с «Рэмем», и вы узнаете правду.

Но я рекомендую «Рэмем» не только ради позорных напоминаний, которые обеспечивает ваше прошлое, а для того, чтобы в будущем избежать потребности в них. Органическая память позволила мне создать оправдательный рассказ о моих отцовских заслугах, но используя в будущем цифровую память, я надеюсь избежать подобного. Правда о моем поведении не будет представлена кем-то другим, что заставит меня защищаться; она даже не стала чем-то вроде личного потрясения, подталкивающего к переоценке ценностей. Прежде всего, с «Рэмем», показывающей неприукрашенные факты, мое представление о себе никогда не уйдет слишком далеко от правды.

Из-за цифровой памяти мы не перестанем рассказывать о себе истории. Как я уже говорил, мы все состоим из историй, и ничто этого не изменит. Что сделает цифровая память, так это превратит наши истории из сочинений, подчеркивающих в нас лучшее и замалчивающих худшее, в другие, которые (я надеюсь) признают нашу подверженность ошибкам и сделают нас более терпимыми к чужим ошибкам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});