Читать интересную книгу Жизнеописание Хорька - Петр Алешковский

Страх не сковывал душу, он и вовсе не был знаком с этим чувством, но отшельничество, выяснилось, имело и отрицательные стороны. Он все больше уходил в себя, например мог дотошно, долго вынюхивать морщинки на задубевшем пальце, разглядывать волосики на руке, с идиотическим, отрешенным видом щипать прядку на виске или потирать ороговевшую ступню – методично, но не ласково, согласно но слабым гудением печки...

В морозный яркий день он рано выехал на лыжах, скатился с бугра на лед и упилил далеко на север, через болотца и длинное болото, перешел незнакомую речку, ступил в начинающуюся тундру и в ее стелющемся безмолвии подстрелил двух белых куропаток, а на обратном пути еще и глухарку. С груженым рюкзаком, уставший и голодный, поднимался он на свой бугор. Из сугроба с истошным брехом вылетели две лайки и принялись носиться вокруг. В доме находился человек или люди – раскаленный воздух плясал над трубой. Утомленные, уткнулись в поленницу тяжелые, обледеневшие охотничьи лыжи.

Выход напрашивался один – войти, но гость опередил, распахнул дверь ногой, сам оставаясь чуть сбоку, в тени. Керосиновая лампа на полке вдохнула холод, запотела и заморгала – в колеблющемся свете нарисовался лиловый силуэт: ружье в руках – нарезной ствол и дробовик на одном ложе – выдавало охотника-промысловика. Из дома валил пар, уютно пахло подгоревшим жиром, сладким керосиновым дымком. Хорек вгляделся пристальнее – глаза их встретились.

16

Человек был невысокого роста, но крепкий, грудь, что называется, колесом выпирала из-под латаного свитера. Коротко остриженные волосы с сединой, бородка с детскую песочную лопатку, нос пупочкой, кустистые черные брови, насупленный, колючий взгляд.

– Батя следом идет?

– Нету бати, никого нет – один я.

Человек пропустил его в дом, закурил сигарету.

– Один, говоришь? Тогда хвались.

Хорек коротко поведал свою историю, приукрасил и приврал, конечно, что сирота, но Старгород назвал.

– Из самого Старгорода, пешком? – человек изучающе повторил с расстановкой его слова, как бы оценивая информацию. – Смотрю, вроде натоптано, а бригада теперь на Ивельском озере, их еще в мае перекинули. И долго жить собираешься?

– Не знаю, сколько получится.

– Меня, между прочим, зовут Виталием – охотничаю от райпотребсоюза. Садись ешь, после будем думать, как дальше жить.

– А что, еды много – проживем, – Хорек пытался выведать его право на барак.

– Не в том дело. У меня избушка на Глубоком в двадцати километрах к югу. Здесь, у рыбаков, я раз в три-четыре дня гощу – путики с капканами стоят треугольником. День сюда, ночевка, день до Калитнянского озера, там тоже зимовье, день к себе. Так и хожу кругалем. Зайца петлей ловишь?

– Это на шубу – хочу ватник обшить.

– Гляди-ка, мастер, а дубишь чем?

На такой вопрос Хорек не знал, как ответить, – ему казалось, что после просушки шкурки уже готовы к употреблению. Виталий только хмыкнул. Вышел на улицу, пошарил на чердаке, вернулся с двумя бутылочками уксусной эссенции.

– Вот чем дубят, а это – голье, неси-ка лучше воды, Робинзон.

Пока Хорек ходил к проруби, Виталий размял шкурки, густо посыпал солью, приказал Хорьку втирать ее с мездряной стороны. После уложил рядами в корыте, прижал кирпичами, залил слабым раствором уксуса.

– Так-то вот, пусть пролежатся.

Затем пили чай – у Виталия была своя большая литровая кружка, и чай он пил долго, медленно отхлебывал, изредка макал мокрый палец в песок, слизывал с него сладость – вприкуску.

– Значит, леса не боишься? – Он все еще изучал Хорька.

– Нет вроде, одному только надоело, а так – хорошо.

– Надоело... В лесу не надоест – тут работать надо. Будешь, что ли, работать или как турист?

– Буду! – Хорек радостно кивнул – одиночество здорово его допекло.

– Давай тогда спать – завтра сговоримся. – Виталий погасил лампу и быстро захрапел.

Хорек, усталый, намаявшийся за день в лесу, казалось, только и мечтавший о теплой постели, долго ворочался, сосал палец, глядел в потолок, обмозговывал происшедшее. Он попадал в подмастерья, и уверенность и покой спящего вселяли уверенность и покой в него самого, но почему-то не спалось.

Утром Виталий сделал смотр его охотничьему снаряжению и, кажется, остался доволен.

– Компаса два или один?

– Ни одного нет, – не мог Хорек этого ему вразумительно объяснить.

– Смерти ищешь? – охотник глядел зло. – Ты тут пионерские замашки кончай, судьбу пытаешь, а она, забава, этого не любит. – Достал из рюкзака ручной компас, с видимым сожалением протянул Хорьку: – Я здесь все на ощупь знаю и то не брезгую с двумя ходить – надевай разом.

Пришлось нацепить на руку.

Собакам выдали по соленой рыбине, они заглотили их целиком, без остатка. Затем встали на лыжи, причем Хорек надел на грудь еще и лямку от санок – там в холщовом мешке лежали капканы, проволока, кусачки, – отправились наставлять путик.

И потянулось кочевье. Ежедневное, тяжелое, беспросветно-монотонное, если б не лес – от избушки к избушке по большому треугольнику – неизменно девственный и каждый раз новый, полный неожиданностей, зверей, звуков.

Охотник поначалу скупо пояснял, показывал, но Хорек чуял дело с полуслова, и на ходу, в лесу, они не разговаривали – в тишине шли, в тишине подбирались к облаянной собаками птице, били ее для наживки, вынимали из капкана куницу – шкурка в день почиталась большой удачей, белковали. Разговоры случались перед сном, когда, устроившись на лежанке, Виталий курил, отхлебывал чаек, рассказывал. Хорек слушал – своей жизнью делиться он не хотел, и Виталий, усвоив это, лишний раз не терзал вопросами. Хорошо они зажили – спокойно и слаженно.

17

Мирная жизнь продолжалась недолго – месяц-полтора. Пока приглядывались, притирались, все шло сносно, и работа была не в тягость, и принести лишнее ведерко воды, разогреть или сготовить обед Хорьку не составляло труда, – он таскал, рубил, готовил, лазил по пояс в снегу за добычей; охотник занимался только шкурками – сортировал, мездрил, сушил, пересчитывал, прикидывал, сколько выручит денег. Хорек понял: делиться с ним Виталий не собирается. Это было бы понятно – вся жизнь охотника зависела от зимней удачи. Хорек жил в зимовьях, питался, пек оладьи за счет охотника, ел его сало, грыз его сухари – драгоценней подарка в лесу не придумаешь, но и пахал ведь как негр, в ответ ласкового слова не слыша. Виталий считал: раз объяснил – повторять не следует, и, случись у Хорька заминка, взрывался, выходил из себя и долго еще матерился под нос, сопел дорогой: «Узел, вишь, не завязать ему, падло интернатское, привык бабьи на ботинках вязать».

Часто вечером, уединившись, Хорек вязал узлы: прямой, рифовый, простой штык, штык с обносом, шкотовый, – добивался Виталиевой простоты: «Раз – готово – намертво!» Такое учение сберегало лесное время, а главное, когда счет шел на секунды, незнание могло дорого обойтись. Оскорбляли лишь невнимание и суровость.

Он учился – скрипя зубами, вязал мокрые, ледяные концы. Они даже снились ему по ночам – Хорек просыпался в холодной испарине и, еще сонный, замороченно вращая глазами, соображал: справа петля, под низ суй, внахлест, и дернул, или нет... – падал на тюфяк, отключался.

С узлами он таки разобрался, но ни «молодец», ни «спасибо» в ответ не получил. Виталия самого наставляли жестоко, а что до криков, раздраженья по мелочам, матерщины – прошлое с его начальниками и начальничками потрепало нервы Виталию изрядно. Где-то под Архангельском, в деревне, в какой, правда, Хорек не запомнил, жила у него семья – жена и двое детей, но видел их Виталий наездами – летом промышлял рыбу, собирал на сдачу ягоду, зиму просиживал в лесу. Он спасался от мира и как шпынял и терпел рядом работавших на него лаек, так вскоре стал обращаться и с Хорьком, чуть если потеплее.

Любимая Виталиева присказка была: «Жизнь заставит – в замполиты пойдешь». Этих – брехал, платных стукачей – он в свои годы нагляделся на Северном флоте, когда ходил за рыбой.

Словом, оба оказались себе на уме, и возникшее противостояние начало еще только подтачивать установившиеся отношения. Виталий показал ему, как обшить ватник, но колол себе пальцы цыганской иглой Хорек сам. Виталий лишь посмеивался в бороденку. День посмеивался, второй, потом смастерил из жести наперсток – вроде пожалел, но мог ведь и сразу – Хорек запомнил. Он все запоминал.

Хорек любил посидеть вечером у окошка, глядел во тьму – Виталий терпеть не мог пустопорожнего безделья, специально находил работу, иногда и вовсе не нужную. Однажды, когда глазурованный лес приплясывал за окном, он приказал натаскать еще дров.

– Не пойду, угрелся, – отрезал Хорек.

– Как не пойдешь, я, что ль, должен? – Охотник заорал, набряк, что свеклина, рванул его с койки, завалив попутно стол, отвесил затрещину – Хорек отлетел к самой двери. – Без разговорчиков на флоте, понял? Как меня батя учил, так и ты... Да-авай!