Читать интересную книгу Севильский слепец - Роберт Уилсон

Он договорился с Консуэло Хименес, что заедет за ней к ее сестре в Сан-Бернардо, и по пути к машине позвонил Фернандесу и отправил его на пару с Пересом обходить квартиры.

Улица встретила Фалькона слепящим, после сумрака здания, светом и мягким теплом. Такова была всегдашняя атмосфера Страстной недели и Ферии. Не жаркая и не холодная. Не сухая и не сырая. Не религиозная и не светская. Он сел в машину и бросил пачку старых фотографий на сиденье. Сверху оказалось фото Гумерсинды, первой жены Рауля. Это был снимок, явно сделанный для документа, о чем говорил серьезный взгляд, устремленный прямо в объектив, но ему почему-то вспомнились слова Консуэло Хименес: «Он так и не сумел меня полюбить». Две странные мысли столкнулись у него в мозгу, спровоцировав выброс адреналина, что заставило его, не глядя по сторонам, резко рвануть с места. Взвизгнувшие шины приглушили посланное ему вслед: «Cabron!».[10]

Развернувшись, он пересек реку по мосту Генералиссимуса. Под ним блестели рельсы портовых путей, и вплоть до массивного моста Пятого Столетия, возвышавшегося над городским маревом, стояли почетным караулом краны. Катя на северо-восток, мимо парка Марии-Луизы, он чувствовал, что мозги у него закипают, и с вожделением думал о той сигарете, которую бросил дотлевать в кабинете Рауля Хименеса. В такое состояние Фалькона привели вдруг выплывшие из подсознания слова его жены, Инес, которую он тоже не сумел полюбить: «У тебя нет сердца, Хавьер Фалькон». Соединившись с образом Гумерсинды, женщины поколения его родителей, эти слова напомнили ему о его родной матери, Пилар, и его мачехе, Мерседес. Всех этих женщин, безмерно важных для него, он, как ему теперь казалось, в чем-то подвел.

Это было настолько новое и непривычное для него ощущение, что ему отчаянно захотелось позабыться в бешеной активности.

Он стоял перед светофором, вцепившись в руль трясущимися пальцами и бормоча: «Я помешался», — потому что такого с ним еще не случалось. Его никогда не одолевали шальные необъяснимые мысли. Он не принадлежал к породе фантазеров. Он всегда был спокоен и уравновешен, чем не мог похвалиться теперь. В ту минуту, когда он увидел жуткое лицо Рауля, в нем произошел переворот не менее катастрофический, чем генетическая мутация. В мозгу у него роились неприятные воспоминания, пот выступал на лбу и увлажнял ладони, внимание рассеивалось. Он даже не взялся путем за расследование. Не осмотрел окна и балконные двери в квартире Хименеса — первое, что следовало сделать. А история с телевизором, когда он выдернул шнур из розетки и никому не сказал. Непрофессиональный поступок. Нехарактерный для него.

Он проехал в самый конец улицы Бальбино Муррон к зданию, соседствовавшему с футбольным полем Коллегии Иезуитов. Фотографии он сунул в бардачок. Консуэло Хименес вышла ему навстречу, прежде чем он остановился у парадного. В окне появился мальчик, вероятно самый младший. Она обернулась и помахала ему рукой, и малыш неистово замахал ей в ответ. Это зрелище опечалило Фалькона. Он увидел за окном себя, покинутого всеми.

Они помчались, одну за другой пересекая магистрали, ведущие в центр города. Она смотрела прямо перед собой, почти не различая мелькавших за стеклом предметов.

— Вы уже сказали детям? — спросил он.

— Нет, — ответила она. — Я не хотела бросать их одних после такого сообщения.

— Они, должно быть, чувствуют, что не все в порядке.

— Они заметили, что я нервничаю, не понимают, зачем их привезли к тете. Все время спрашивают меня, почему мы не дома, в Гелиополисе, и когда приедет папа и привезет подарок, который он им пообещал.

— Собаку?

— Вы бываете поразительно догадливы, старший инспектор, — сказала она. — У вас ведь нет детей, не так ли?

— Нет… — кратко ответил он, явно желая побыстрее отделаться.

Они продолжили путь в молчании, двигаясь на север в направлении Макарены.

— Как идет расследование? — спросила она вежливо и сухо.

— Мы только начали.

— Значит, у вас в разработке пока только одна версия.

— Какая?

— Жена хочет избавиться от старого мужа, который ее не любит, получить в наследство его состояние и сбежать с молодым любовником.

— Убивают и за меньший куш.

— Я сама подкинула вам эту идею. Никто другой не мог вам сказать, что Рауль Хименес меня не любил.

— А как насчет Басилио Лусены?

— Он знает только, что Рауль был импотентом и что у меня имеются естественные физические потребности.

— Вам известно, где он был прошлой ночью?

— Ну да, конечно. Злоумышленница жена — злодей любовник, — ответила она. — Вы встретитесь с Басилио и тогда сами мне скажете, на что, по-вашему, он способен.

Они миновали Базилику Макарены и спустя несколько минут притормозили у строгого серого здания на проспекте Санчеса Писхуана, где помещался Институт судебной медицины. У входа собралась толпа. Фалькон припарковал машину внутри больничной ограды. Консуэло Хименес надела темные очки. Как только они вылезли из машины, толпа ощетинилась в их сторону диктофонами. Из общей какофонии вырывались хлещущие, как шрапнель, слова: «marido»[11] «asesinado»,[12] «brutalmente.[13] Фалькон взял ее под руку, протащил мимо них, втолкнул в подъезд и захлопнул за собой дверь.

Он провел ее по коридорам в кабинет судмедэксперта, который проводил их в комнату для опознаний. Служитель отдернул штору, и за стеклянной панелью они увидели лежащего под яркой лампой Рауля Хименеса, до груди закрытого белой простыней. Его глаза, очищенные от крови, таращились в потолок. Пустые, ничего не выражающие глаза. Волосы на макушке, еще недавно представлявшие собой сплошной колтун, были чисто вымыты. Нос чудесным образом встал на место, и страшные разрезы на щеках исчезли. Старый шрам у правой подмышки, который Фалькон заметил еще на фотографии, теперь казался самым серьезным из полученных им когда-либо ранений. Консуэло Хименес опознала труп с соблюдением всех формальностей. Штору задернули. Фалькон попросил ее подождать и быстро переговорил с судмедэкспертом, который сообщил ему, что смерть Рауля Хименеса наступила в три часа утра. Диагноз — кровоизлияние в мозг и паралич сердца. В крови обнаружено высокое содержание «Виагры». По мнению судмедэксперта, повышенное кровяное давление и сильнейший стресс привели к разрыву склерозированного сосуда. Врач передал Фалькону отпечатанное заключение.

Они продрались назад к машине, и Фалькон, чтобы не застрять у ворот, перекрытых журналистами, обогнул главный корпус больницы и выехал с другой стороны на улицу Сан-Хуана де Риберы.

— Им надо было закрыть ему глаза, — заметила Консуэло Хименес. — Нельзя обрести покой, пока глаза открыты, даже если они ничего не видят.

— Они не могли закрыть ему глаза, — ответил он, когда зажегся сигнал светофора, разрешавший им повернуть налево, на улицу Муньоса Леона.

Проехав вдоль стен старого города, он нашел на оживленной улице место для парковки. Рука сеньоры Хименес, лежавшая на ручке дверцы, судорожно сжалась, так что побелели костяшки пальцев, а лицо начало съеживаться от слов, которые, она уже чувствовала, ей предстояло услышать. Более тяжелого момента Фалькон еще не переживал.

Он рассказал ей все как есть, не смягчая красок, передавая собственное гнетущее впечатление. Да, никогда ему так тяжко не приходилось. Среди «проработанных» им сцен бывали, казалось бы, и куда более зловещие: например, входишь в квартиру в высотном многоквартирном доме в спальном районе Мадрида, в гостиной четыре трупа, стены забрызганы кровью, два трупа на кухне, иглы, шприцы, клочки фольги, плавающие в лужах крови, а в спальне — ребенок, надрывающийся от крика в обделанной кроватке. Но это был ожидаемый ужас в культуре жестокости. На мучения Рауля Хименеса он не мог смотреть бесстрастно, и не просто потому, что сам очень берег глаза, игравшие такую важную роль в его работе. Дело заключалось в том, что способ, избранный убийцей для наказания жертвы, страшно подействовал на его воображение. Ему делалось дурно, когда он представлял себе эту абсолютную неумолимость реальности, отсутствие зрительной передышки. Как заметила сеньора Хименес, он даже после смерти не обрел полного покоя, а вынужден был вечно лежать с распахнутыми глазами, в которых застыл ужас перед способностью человека творить зло.

Сеньора Хименес расплакалась. Расплакалась всерьез. Не промокнула платочком накрашенные ресницы, а зашлась натужными рыданиями с горловыми спазмами и соплями. Хавьер Фалькон понимал всю жестокость того, чем ему приходилось заниматься. Этой женщине нечего ждать от него утешения. Он намеренно наводнил ее голову страшными образами. Его сиюминутная задача заключалась не только в том, чтобы определить, насколько искрения ее реакция, но еще и в том, чтобы подметить какую-нибудь щелку, трещинку в панцире, куда он мог бы просунуть свой полицейский щуп. Он сознательно выбрал такую тактику: огорошить ее в машине, в этой «капсуле» посреди людной улицы, когда некуда скрыться и когда вокруг суетится равнодушный мир, ничего не желающий знать о творящихся в нем гнусностях.