Читать интересную книгу Севильский слепец - Роберт Уилсон

— Только не спрашивайте меня, почему мужчины ходят к проституткам, — сказала она и добавила, словно в раздумье: — Он ходил от тоски, так мне кажется.

— А причины его тоски покрыты мраком неизвестности.

— Люди пускаются в откровенности, если хотят и если умеют. Воспоминание о том, что сделало моего мужа настолько несчастным, возможно, было погребено в таких глубинах его мозга, что он даже не сознавал, что оно еще там. Просто ощущал тоску, и все. Ну, о чем тут было говорить?

Слова Консуэло Хименес повергли Фалькона в какой-то транс. Он вдруг перенесся мыслями на несколько часов назад, и его вновь захлестнул страх, панический страх. Вот он опять совершал проход по коридору, двойной проход, потому что и он и убийца проделали один и тот же путь, направляясь к голой стене с торчащим в ней крюком, куда падал свет из комнаты ужасов. Потом лицо, на лице — глаза и ужасающая беспощадность того, чего они не хотели видеть.

— Дон Хавьер, — окликнула она Фалькона, что сразу вернуло его к действительности, так как она обратилась к нему не по званию.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я отключился. Вернее, переключился.

— Судя по вашему виду, на что-то такое, от чего я бы бежала, как от чумы, — заметила она.

— Просто вспомнились кое-какие детали.

— Значит, это чудовищные детали. Вы ведь сказали, что убийство Рауля самое необычное в вашей практике.

— Да, именно так я и сказал, но сейчас я думал совсем не о том, — ответил он, чувствуя страстное желание исповедаться и вместе с тем понимая, что старшему инспектору отдела по расследованию убийств следует бежать от подобных желаний, как от чумы.

4

Четверг, 12 апреля 2002 года,

Эдифисьо-дель-Пресиденте, квартал

Ремедиос, Севилья

Он предложил ей машину. Она отказалась, заявив, что сама доберется до дома сестры. Чтобы не дать ей особо расслабиться, Фалькон поинтересовался, где живет ее сестра, и напомнил, что попозже заедет за ней, чтобы сопроводить в Институт судебной медицины для опознания трупа. Он собирался задать ей там еще парочку вопросов, после того как жуткий вид мертвого супруга вышибет из нее остатки самоуверенности. Он попросил ее припомнить, не случилось ли за минувший год чего-нибудь необычного в делах и личной жизни Рауля, и велел при нем позвонить в ресторан и узнать имена и адреса тех троих, кого уволили за нарушение правил питания ее мужа. Он знал, что они тут ни при чем, но хотел нагнать на нее страху своей дотошностью. Расставаясь у двери в квартиру, они пожали друг другу руки: его ладонь была влажной, ее — сухой и прохладной.

Подошедший Рамирес последовал за ним в кабинет Рауля Хименеса.

— Это она его кокнула, — начал он, плюхаясь в кресло с высокой спинкой, — или заказала, старший инспектор?

Фалькон немного помолчал, вертя в пальцах ручку, а потом спросил:

— Есть ли новости от Переса из больницы?

— Горничная все еще не в себе.

— А что с пленками видеонаблюдения?

— Из тех, кто там зафиксирован, консьержу незнакомы четверо. Двое мужчин. Две женщины. Одна из женщин, по-моему, шлюха, но выглядит совсем девчонкой. Фернандес забрал кассеты в участок, и мы сделаем несколько цифровых фоток, чтобы пройтись с ними по квартирам.

— Как насчет тех, кто выходил через другие двери? Через гараж, например?

— Там все камеры не работают. Консьерж сегодня утром вызвал мастеров, но они еще не приходили. Страстная неделя, старший инспектор, — пояснил он.

Фалькон передал ему имена и адреса уволенных работников и велел опросить их как можно скорее. Рамирес вышел. Фалькон подержал в руке фотографию первой жены Рауля Хименеса — Гумерсинды Баутисты. Потом позвонил в полицейское управление и попросил собрать сведения о Хосе Мануэле Хименесе Баутисте, родившемся в Танжере в конце 1940-х — начале 1950-х годов.

Откинувшись в кресле, он взял всю пачку черно-белых снимков и быстро перекидал их один за одним на стол. В череде незнакомых лиц ему попался Рауль Хименес на палубе яхты. Он был почти неузнаваем. Ни намека на будущую одутловатость, делавшую его похожим на жабу. Красив, уверен в себе и в своей неотразимости. Руки в боки, плечи расправлены, грудь колесом. Фалькон поскреб ногтем большого пальца пятнышко на его груди у правой подмышки, думая, что к бумаге пристала какая-то соринка. Но она не счистилась и при ближайшем рассмотрении оказалась чем-то похожим на шрам. Он перевернул фото. На обороте стояла надпись: Танжер, июль 1953.

Зазвонил мобильник. Полицейский компьютер выдал мадридский адрес и номер телефона Хосе Мануэля Хименеса. Он записал и поинтересовался, где сейчас находятся Серрано и Баэна, еще два сотрудника его отдела. Они отгуливали Страстную неделю. Он распорядился прислать их к нему, в квартиру Хименеса.

Вместо того чтобы перечитать свои записи и продумать следующий удар по идеально прилаженным доспехам доньи Хименес, которая — к чему отрицать? — пока оставалась его главной подозреваемой, он снова потянулся к вороху старых фотографий. Среди них было несколько групповых, судя по надписям на обороте тоже сделанных в Танжере, уже в 1954 году. Он внимательно вглядывался в лица, полагая, что хочет отыскать своего отца, пока вдруг не понял, что его гораздо сильнее интересуют женщины и волнует вопрос, нет ли среди этих незнакомцев его матери, умершей через семь лет после того, как были сделаны эти снимки. У него буквально захватило дух от мысли, что он вдруг найдет ее фото, которого прежде не видел, в компании людей, о которых прежде не слышал, — память о том времени, когда его самого еще не было на свете. Некоторые лица были совсем мелкими и нечеткими, так что он решил взять снимки с собой и дома их как следует рассмотреть через лупу.

Фалькон достал сигарету из пачки «Сельтас» и понюхал. Он не курил уже пятнадцать лет. С того самого дня, когда после пятилетнего романа порвал с Исабель Аламо. Она была просто убита и особенно потому, что рассчитывала на прямо противоположный результат их приватного разговора. Передернувшись от этого воспоминания, он отломил фильтр, взял со стола зажигалку «Бик» и закурил. Вкус, даже без затяжки, оказался настолько омерзительным, что он бросил сигарету в пепельницу и откинулся на спинку кресла. Теперь память вернула его в Танжер, в канун нового, 1964 года. Он стоял у лестницы в пижаме, ростом по пояс всем гостям, отправлявшимся на набережную смотреть фейерверк. Мерседес, вторая жена отца, взяла его на руки и отнесла наверх в спальню. От ее волос исходил запах сигарет «Сельтас»; видимо, кто-то курил их на вечеринке. Тогда в Танжере еще было много испанцев, хотя золотые времена давно миновали. Мерседес уложила его в кровать и крепко поцеловала, нежно прижав к груди. Дальнейшее он отбросил. Он поступал так всегда, потому что… потому. Для него стало открытием, что этот новый запах способен воскресить в нем те давние моменты. Прежде о Мерседес напоминал ему лишь аромат «Шанели № 5», ее любимых духов.

Стук в дверь пробудил его к действительности. В коридоре стояли Серрано и Баэна.

— В проворстве вам не откажешь, — сказал Фалькон.

Вновь прибывшие неуклюже протопали в комнату, испытывая неловкость в присутствии шефа, в тоне которого, как им показалось, слышался сарказм. Они добирались сорок минут.

— Движение такое, — ответил Баэна, что, как и замечание Фалькона, можно было трактовать двояко.

Фалькон с трудом оторвал взгляд от сигареты, превратившейся в змейку из пепла. Покосившись на свои часы, он обнаружил, что уже больше одиннадцати, а он так ничего и не предпринял. Он уточнил по своим записям время обеденного перерыва грузчиков и велел Серрано и Баэне обойти прилегающие к зданию улицы и поискать свидетелей, которые видели человека, вероятно в рабочем комбинезоне, лезущего по рельсам подъемника на шестой этаж Эдифисьо-дель-Пресиденте.

Позвонил младший инспектор Перес и объявил, что горничная, Долорес Олива, наконец оклемалась. Она отказывалась говорить, пока ей не дали четки, и все время беседы крутила в пальцах главную бусину с изображением Девы Марии из Росио. Она была убеждена, что соприкоснулась с воплощенным злом и что оно могло войти в нее. Фалькон постукивал пальцами по столу. Перес был неисправим. Академия и одиннадцать лет службы не сумели отучить его от привычки расцвечивать доклады художественными подробностями. Прошло не меньше восьми минут, прежде чем он сообщил, что Долорес Олива открыла дверь пятью поворотами ключа.

Фалькон оборвал Переса приказанием скорее ехать в Ремедиос, чтобы обойти квартиры с фотографиями неизвестных консьержу посетителей дома, заснятых видеокамерами. Кроме того, надо было отыскать проститутку и установить ее личность. Закончив разговор, он заметил, что ему пришло сообщение из Института судебной медицины следующего содержания: вскрытие произведено, письменный отчет печатается. Какую-то секунду он размышлял, стоит ли показывать сеньоре Хименес труп ее мужа во всей его жуткой красе, и решил, что об отрезанных веках лучше знать только полиции. Он перезвонил в институт и попросил придать трупу презентабельный вид.