Остаток дня мы провели купаясь, загорая и болтая о разной ерунде. Мы рассказывали друг другу смешные истории из прошлого, вычисляли московские места, которые оба посещали, – их оказалось немало, вспоминали книги, которые впечатлили когда-то каждого из нас, – их тоже оказалось предостаточно. Потом мы ели ананасы и, как в детстве, ходили по берегу, собирая ракушки, а вечером отправились в прибрежный ресторанчик отмечать наш приезд.
•••
Прошла неделя. Сиануквиль нравился нам всё больше. Мы проводили много времени на море, изучили почти весь городок, начали проникаться местной кухней.
Вероника оказалась весьма любопытной и наблюдательной. Всю неделю она была весёла, доброжелательна и мила; мы легко находили общий язык и так непринуждённо общались, что тот скандал в автобусе вскоре уже казался мне занимательным происшествием, лишь подогревшим наш взаимный интерес.
Сутки напролёт мы находились вдвоём, почти ни с кем не общаясь, что вполне устраивало нас обоих. Я чувствовал, что серьёзно увлечён своей подругой и ухаживал за ней в надежде, что и в её сердце вспыхнут ответные чувства. Она же, обладая довольно замкнутым нравом, просто не стремилась к обществу незнакомых ей людей, а со мной ей было явно хорошо.
Назвать Веронику нелюдимой, однако, было бы неправильно, – скорее, она просто избегала болтовни и равнодушно относилась к любым развлечениям. Безмятежная внешне, где-то глубоко внутри себя она всегда оставалась собранной, как будто каждую секунду чего-то ждала, – чего-то важного, что могло произойти в любой момент.
Жить с Вероникой оказалось комфортно. Она настолько легко относилась к бытовым неудобствам, что, казалось, везде чувствовала себя, как рыба в воде; впрочем, иного странно было ожидать от девушки, чьё личное имущество уже год целиком умещалось в одном рюкзаке. Вероника и сама занимала мало места – она жила так, будто старалась оставлять в мире поменьше следов, и это касалось не только физического пространства, но и самой её персоны.
В еде она была неприхотлива, хотя поесть любила. Она могла с одинаковым удовольствием питаться как простым рисом, так и изысканными блюдами из морепродуктов. Ела Вероника вообще довольно много, порой даже больше меня, но это никак не отражалось на её комплекции. На моё удивление по этому поводу она шутила, что ей всё, как с гуся вода, и что она не несёт последствий, потому что может контролировать причины.
Вероника полагала волю и чувства более ценными, чем ум, но сама при этом была невероятно умна. «Рациональный ум, – считала она, – это отличный инструмент, и его стоит всячески развивать. Важно лишь осознавать границы его применения и не позволять ему управлять жизнью. Ум должен знать своё место, и оно довольно небольшое среди всего остального».
Её представления о жизни завораживали какой-то противоречивой стройностью. Нередко они казались мне абсурдными, но именно в этой абсурдности и содержалась та тайна, к которой меня неудержимо влекло. Я довольно быстро понял, в чём тут дело: Вероника жила по своим собственным аксиомам, и многие из них абсолютно не совпадали с моими, зато заставляли по-новому взглянуть на то, что раньше я полагал само собой разумеющимся.
Чем больше я узнавал эту девушку, тем больше она казалась мне сплошной загадкой. Наблюдая за ней, я нередко замечал, как она становится буквально невидимой для других. К ней не приставали уличные торговцы и водители тук-туков, обычно не дающие проходу иностранцам. С ней никогда не заговаривали первыми и сами иностранцы, хотя, если разговор начинала она, живо интересовались ею. А однажды я был свидетелем совершенно невероятного для Сиануквиля случая, когда Вероника долгое время просидела за столиком в кафе, и к ней так и не подошёл официант. Причём он немедленно оказался перед нами, стоило лишь мне присесть рядом.
– Всё верно, – заметила моя подруга, когда я поделился с ней своими наблюдениями. – Люди не обращают на меня внимания до тех пор, пока я не хочу, чтобы меня хотели – во всех смыслах. Меня замечают лишь тогда, когда я сама начинаю чего-то хотеть от людей.
Её образ жизни был совершенно особенным. Первое, что сразу бросалось в глаза, – это то, что Вероника совсем не беспокоилась о будущем. Она зарабатывала удалёнными переводами с испанского и португальского, которыми владела в совершенстве, и это позволяло ей вести неприхотливый образ жизни азиатской скиталицы. Веронику, однако, ничуть не волновало, что произойдёт через год, пять, десять лет. Вопросы благополучной старости, стабильности и даже семьи совсем не интересовали её, из-за чего мне порой казалось, что в свои тридцать шесть лет она продолжает относиться к жизни как девочка-подросток. Когда я осторожно, боясь задеть её чувства, спросил об этом, она усмехнулась и сказала:
– Ты прав, во мне нет взрослости, я сознательно избавилась от неё. Открою тебе секрет: то, что люди понимают под взрослостью, всего лишь кастрированное восприятие реальности. Взрослый – это тот, кто разочаровался и от того перестал быть полностью включённым в мир.
– Но ведь взрослея, человек берёт ответственность за свою жизнь, – возразил я.
На это Вероника ответила, что такая ответственность – это фальшивка, которая ограничивается тем, что сам человек выбрал для себя. Мало кто берёт ответственность за то, что происходит в его жизни, но что он не желает осознавать. Она пояснила, что фальшивая ответственность принимает только то, что может контролировать; настоящая же ответственность принимает все обстоятельства жизни без исключения.
– Ты вот считаешь себя ответственным взрослым, – усмехнулась она. – Скажи, ты отвечаешь за то, что тебе снится?
Я задумался, а потом с сомнением произнёс:
– Пожалуй, нет.
– А снится-то это тебе.
– Но сны приходят из бессознательного.
– А что оно такое, это бессознательное? Это ты или не ты?
Я нерешительно пошевелил пальцами.
– Это и я, и не я…
– Понятно, – развеселилась Вероника. – А почему взрослый и ответственный человек порой делает такое, о чём сам же говорит: «Нашло что-то…», – вот как ты, уезжая из Вьетнама?
– Ну… – смутился я, – это тоже бессознательное.
– Тут бессознательное, там бессознательное, удобно-то как! О какой тогда ответственности за свою жизнь идёт речь?
– Ладно, – наконец сдался я. – А ты считаешь, что человек отвечает и за свои сны, и за эти моменты «на меня нашло»?
– Безусловно. Человек несёт ответственность за всё, что с ним происходит. Даже за якобы случайно упавший ему на голову кирпич.
– А как же «оказаться не в том месте и не в то время»? – задал я, как мне показалось, резонный вопрос.
– А никак. Нет никаких «не тех мест» и «не того времени». Есть причины и следствия. Кирпич падает на голову конкретному человеку не случайно, – он падает потому, что все предыдущие выборы привели человека именно на то место и в то время, где на него падает кирпич.
Её мышление вообще было очень своеобразным. С одной стороны, Вероника умела быть логичной, последовательной и очень щепетильно относилась к значениям слов, которые произносила. Но при этом она могла утверждать то или иное столь категорично, что переубедить её было невозможно. «Я знаю» – порой говорила она, выразительно приподнимая брови и тем самым негласно добавляя: «И точка!», – и частенько это являлось её окончательным аргументом. Иногда мне казалось, что в её голове варится гремучая смесь из женского и мужского мышлений, и когда между нами состоялся разговор на эту тему, моя подруга очень удивилась.
– Ты что же, считаешь, что женщины и мужчины от рождения мыслят по-разному? – спросила она.
– Конечно! – уверенно заявил я. – Вы, женщины, склонны к обобщениям, вы субъективнее, вам труднее абстрагироваться от ситуации.
– «Вы, женщины»! – тут же передразнила она, – Это ты сейчас обобщаешь, изображая женское мышление?
– Разве я не прав? Сама посмотри вокруг… – сказал я, но втайне восхитился тем изяществом, с которым Вероника пресекла попытку её поддеть.
Она тут же продемонстрировала ещё одно своё качество – склонность разыгрывать спектакли. Повертев головой по сторонам, она подошла к сидящей неподалёку тётке, занятой помывкой глиняных горшков, оглядела её с головы до ног, вызвав у той неподдельное изумление, потом заглянула под днище грузовика, разочарованно покачала головой и принялась выковыривать из земли какой-то камень. В конце концов это паясничанье начало раздражать, и я недовольно спросил:
– Ника, что ты делаешь?
– Смотрю вокруг, как ты и просил! – развела она руками. – Ищу женское мышление. Помоги-ка мне поднять этот камень, может, оно под ним?
Я с досадой махнул рукой. Вероника довольно улыбнулась и, кивнув на обочину дороги, предложила присесть. Устроившись прямо на земле, она достала из рюкзачка зеркальце, пинцет и принялась выщипывать брови, как будто сейчас это было самым безотлагательным делом. Я ждал. Закончив, наконец, свои спонтанные косметические процедуры, она сказала: