и сделал салат, который мы съели прямо из салатника. Мы оба приняли душ, и Калисто застелил диван белым покрывалом, прикрывшим пятна. Казалось, в доме царит покой, как будто в нем происходили только мирные и немного скучные события. Калисто одолжил мне пижамную куртку, которая доставала мне до щиколоток, и в какой-то момент он уснул, раскинувшись своим огромным телом на шкуре. Я бы никогда не ударила спящего человека, но все же представляла себе, как я встаю и бью его ногой. Сильный, жесткий удар прямо в живот. Нога тонет в жире. Калисто открывает глаза, а я поднимаю ногу и пяткой бью его в лицо, крича от злости, так что эхо отражается от белых стен. Если делаешь что-то в этом духе, надо делать это быстро. Злоба – скоропортящийся товар, и если не избавиться от нее вовремя, придется с ней жить, а это как ходить на вечеринке с вонючим собачьим дерьмом, налипшим на подошве. Окружающие чувствуют вонь, и сам ты ее чувствуешь, и это не тот запах, который пропадает, когда ты к нему принюхался, наоборот.
Вдруг мне пришло в голову, что есть куда более надежный способ ранить Калисто. Я встала и осторожно, чтобы не разбудить его, прошла к нему в кабинет. Зажгла там свет. Вот она, рукопись. Напоминает сокровища короны в святая святых. Стоя неподвижно со свечой в руке, я перечитала отрывок про безумие. Потом оглядела комнатку и поняла, что стоять в кабинете Калисто перед рукописью этого писателя – это как стоять в центре сердца Калисто, держа в руке клещи. Можно перекусить любой сосуд, какой мне захочется. Я рассмеялась про себя. Затем сложила две стопки в одну и увидела заголовок: «Любовники-полиглоты». Интересно, что значит «полиглоты». Листы были жесткие и выглядели грязными и попорченными влагой, немного в пятнах, как будто лежали под дождем, а потом еще на них пролили чашку кофе. Я отнесла стопку в гостиную. Огонь в камине почти потух, мне пришлось раздуть его заново, чтобы приступить к задуманному. А потом я сожгла все страницы. Одну за другой бросала я их в огонь, начав с конца на случай, если Калисто проснется и отберет у меня то, что осталось. Пламя разгоралось, словно у него разыгрался аппетит. Листы один за другим летели в огонь, я успела заметить, что не все написано по-шведски, некоторые куски были на других языках, хотя я не знала, на каких именно. Иногда на одной и той же странице содержался текст на разных языках, предложение могло даже начинаться на одном языке, потом переходить на другой, а потом заканчиваться снова на первом. Было забавно видеть шведские слова, неожиданно проскакивающие там и сям, и другие слова, пролезающие среди шведских. Однако тогда у меня не было времени задумываться об этом. Я продолжала, пока все не сгорело и остались только сытые и довольные раскаленные угли, посверкивающие в камине. За спиной у меня лежал Калисто, и его живот делал его похожим на яичницу. Из полуоткрытого рта стекла струйка слюны. Теперь мы квиты, подумала я. Равновесие. Можно возвращаться в свой отель без окон.
Я легла рядом с Калисто и какое-то время лежала и смотрела на большие темные окна. Потом заснула. Через несколько часов я проснулась от того, что Калисто пошевелился. Сначала он сел, потом лег сзади меня и подтянул меня к себе. Я чувствовала его запах и теплое дыхание, согревавшее мне затылок.
– Ты захотела меня не за деньги, – прошептал он. – Абсолютно, чертовски невероятно. А я сделал тебе больно. Ты сможешь простить меня, Эллинор?
– Ладно, проехали, – сказала я.
Я снова заснула. Ночью я время от времени просыпалась и слышала, как снег шуршит за окнами. Все это время Калисто лежал, обнимая меня и дыша в затылок. Даже во сне его рука прижимала меня к нему.
Около семи я проснулась от нового звука. Что-то щелкало и потрескивало, и комната наполнилась серым светом, пробивавшимся сквозь легкую дымку.
– Это лопается лед, – пробормотал Калисто.
Последнее, что я заметила, прежде чем снова соскользнуть в сон, были длинные, темные трещины, которые начали покрывать море. Они быстро разбегались по льду в сторону идеального города.
В следующий раз я проснулась почти в десять. Калисто стоял надо мной с почерневшим лицом.
– Где рукопись? – спросил он.
– Какая рукопись?
– Я зашел в кабинет, она исчезла. Так что давай признавайся, где она. Говори, куда она делась.
– Я ее сожгла. Это моя месть за осколки.
Калисто уставился на меня. Его глаза были красноватыми, а волосы на лбу казались влажными.
– Что ты сказала? Что ты сделала? – задохнулся он. – Ты сказала, что ты…
– Да. Я ее сожгла. Ее больше нет.
– Ах ты чертова… Ты совсем чокнулась?
Я встала, избегая его взгляда. Он стоял передо мной, тяжело дыша.
– Успокойся, – сказала я. – это всего лишь рукопись.
– Ты сумасшедшая. Абсолютно, черт побери…
Я подняла руку, останавливая его.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я хотела избить тебя до смерти за то, что ты сделал, но вместо этого я сожгла пачку бумаги.
– Пачку бумаги? Ты называешь рукопись пачкой бумаги?
Калисто опустился на стул и обхватил голову руками.
– Автор меня возненавидит, – сказал он.
– Честно говоря, мне на это наплевать.
На короткое мгновение я почувствовала что-то вроде сострадания. Я видела его таким, каким он, казалось, и был: Калисто в большом доме. Калисто, сидящий в аккуратном кабинете, читающий рукопись. Калисто, которому приходится платить за секс, и Калисто, который передвигает свои килограммы по дому и не понимает, как можно жить так долго, ничего не чувствуя. Калисто, единственный неправильный человек в этом холодном идеальном городе. Как я сама. Тоже одинокая и неправильная, хотя совершенно по-другому.
Я встала, оделась. Калисто все это время стоял и смотрел на меня. Когда я пошла на кухню, чтобы выпить стакан воды, он направился следом за мной. Потом я обулась, взяла сумку, подумала, что теперь уж я не получу денег на такси, ну и черт с ним, наверняка и в таких местах, как это, есть автобусные остановки. Я открыла дверь и вышла на крыльцо. Ветер прекратился, и неподвижные прямые деревья высились вокруг дома. Теперь он вытолкает меня взашей и захлопнет за мной дверь, подумала я, но Калисто ничего этого не сделал.
* * *
Я всегда думала, что, когда я найду мужчину, это должен быть кто-то, родом из тех же мест, что я сама. Кто-то, с кем можно поехать в пятницу