Только Клеофон, которого любовники называли женским именем Тимарионы, пришел один. Щеки у него были нарумянены, на руках сверкали драгоценные браслеты, из-под белокурых кудрей, искусно подвитых щипцами, виднелись изумрудные серьги. Он был очень красив, и его чувственная красота напоминала Дионисия, победителя Индии. Чтобы не портить цвета лица, он пил только воду.
Зато Сефисодор, отдавая дань осетрине из вод Гебра, пил не отрываясь. Время от времени рабы, из которых многие были наняты, так как у Миррины своих людей было немного, окропляли гостей водой с мятой. В зале было почти прохладно, так как каменные стены домов отдавали обратно тот зной, которым их напоило солнце в жаркие полуденные часы.
Сефисодор, отчасти под влиянием впечатлений, пережитых им по дороге сюда, отчасти под влиянием выпитого вина, почувствовал легкий озноб. Миррина, заметившая это, набросила на его плечи шерстяной плащ, которым обыкновенно прикрывался Феоктин после потения в бане. Поэт похвалил тонкость ткани, и при этом в памяти его ожила одна картина:
– Стола, которая была на дочери Евдема, из точно такой же материи… Но, клянусь Вакхом, она была далеко не так белоснежна! Эти негодяи порядком выпачкали ее.
– Дочь Евдема, Евтихия? – спросил с удивлением Феоктин. – Надеюсь, ты не хочешь сказать, что…
– Вот именно, я говорю то, что было на самом деле: ее выволокли из носилок… потом подошли стационеры и забрали ее как христианку.
– Но разве эдикт требует, чтобы христиан арестовывали, прежде чем им дана будет возможность принести публичное покаяние?
– Дело обстояло, по-видимому, несколько иначе: кража, сокрытие вещей, подлежащих секвестру именем божественного императора… Я не разобрал как следует, в чем дело, а для расспросов момент был неподходящий.
– Забавно! – произнес Филомор.
Тут послышался голос Клеофана. Он говорил тихо и мягко, чтобы как можно больше походить на женщину. На этот раз, к удивлению всех, в голосе его звучало негодование:
– И это все, что ты можешь сказать, Филомор?
– Что же еще?
– А хотя бы то, что нельзя хватать и бросать в тюрьму по подозрению, без суда, людей нашего круга!
На лицах присутствующих появились улыбки. Клеофона не приняли бы ни в одном приличном доме Коринфа. Он это прекрасно знал, и это его нисколько не трогало. Поведение его было непристойное, но тем не менее он твердо был уверен в том, что его положение и происхождение дают ему право на такое поведение. Несмотря на остракизм, которому он подвергался в обществе и который только забавлял его, он был очень чуток ко всем несправедливостям и способен на порывы величайшего благородства.
– Я считаю, – заметил Филомор, – что иногда бывает чрезвычайно полезно, для примера, наносить удары сверху, если хочешь бить с пользой.
И, внезапно разгорячившись, он продолжал:
– Да будут они прокляты – не только христиане, но все те мечтатели-варвары из Азии и Египта, к которым прислушиваются еще больше, чем к нашим вредным философам! Прошло уже четыре века с тех пор, как они явились сюда, чтобы заразить воздух Эллады и империи своей лживой химерой: верой в бессмертие души! С этих пор разве может мир думать – я не говорю о счастье, – а хотя бы о покое? Мы, эллины, одни в целом мире не боялись своих богов! Мы их сотворили по нашему образу и подобию: они принимали участие в наших пирах, садились за наши столы, любили наших жен – и мы отвечали им тем же. На полях битвы олимпийцы и смертные сходились грудь с грудью, храбрость человека часто торжествовала над всемогуществом бога, который бежал с поля сражения, испуская жалобные стоны. Без злобы, весело, под влиянием здравого смысла, из чувства гордости от сознания, что мы – люди, что ничто не должно быть выше человека, – мы захотели, чтобы они были нами самими, но только возвеличенными, бессмертными, прославляющими человеческие инстинкты и законы вселенной. А душа?.. Мы в ней видим только то, что она представляет собой в действительности, если она вообще существует: никому ненужную тень, смутную, неопределенную, которая влачит некоторое время свое жалкое существование и потом навсегда исчезает в мрачном царстве Гадеса. Я спрашиваю вас: что такое душа без тела? Так вопрошал нас наш простой и блестящий разум в те времена, когда люди на земле жили спокойные, беззаботные и сладострастные, – потому что красота в искусстве есть не что иное, как видимость, ощутимая через сладострастие, – и полные кипучей деятельности. Да, полные деятельности! Созидающие для этого мира, в этом мире, который один только и существует!
Филомор оглядел присутствующих и, не переводя дыхания, продолжил:
– Но вот нагрянули к нам эти мечтатели, больные безумцы низших рас, пришельцы из Африки и Азии, которые живут только для могил. Мрачные, тупоумные, они поверили в бессмыслицу: в душу без тела! Они верили в нее и боялись ее. Они видели живых, осаждаемых и мучимых этими беспокойными, требовательными, несчастными тенями, которые мстили живым за свои несчастия. Первой заботой было умиротворить их. Потом им пришло в голову: «Мы тоже будем такими же, как они, и об этом прежде всего надо думать здесь, на земле. Люди превратятся в бессмертные тени – вот что важно! Земная жизнь есть не что иное, как недуг». Земная жизнь – недуг? О Зевс, Афродита, Аполлон! Великие боги – недуг! Я весь дрожу, повторяя это богохульство. И последствия этого недуга могут преследовать нас и в нашем бессмертии. Каким образом достигнуть другого берега, излечившись от этого недуга? И вот они придумали собрания, обряды очищения с музыкой и пением, пышные процессии и церемонии, обращения к высшим элементам существа; они относились с презрением к тому, что открыли мы, эллины: к божественному Разуму! Вот почему ты являешься изменником, о Феоктин! Ты ходил за исцелением предполагаемой души в ров, куда пролилась на тебя кровь быка Митры. Ты вымазался в этой крови, точно эфиопский негр в сурике. Изменник ты еще и потому, что отвратил Миррину от Афродиты и толкнул ее в культ Изиды. Но дальше этого не пошел. Занятый прежде всего своими наслаждениями и утопая в сладострастной беспечности, ты не обратил внимания на христиан, а между тем они находятся на верном пути. Ну, разве не абсурд стремиться к очищению души – этого бесплотного принципа – путем обрядов, которые действуют только на тело? Это смешно! В настоящее время в Коринфе каждый раб, каждый дурак понимает, что в христианах больше логики. Они лечат и исцеляют эту воображаемую душу путем обращения непосредственно к ней, путем предписания ей известных обязанностей, лишений и покаяния. Хороши вы, нечего сказать, с вашими церемониями! Христиане, те действительно чисты или по крайней мере хотят сделаться такими.