Читать интересную книгу Всемирная история. Том 3. Новая история - Оскар Йегер

Едва ли возможно отрицать тот несомненный факт, что реформация, в значительной степени способствуя развитию человеческого духа, дала сильный толчок и научному образованию, и вообще способствовала быстрому росту науки. Что так точно думали и современники, это свидетельствует нам и Ульрих фон Гуттен, который с восторгом восклицает в одном из своих сочинений: «О, век наш, о, науки! Теперь не живешь, а только радуешься, видя, как кругом все принялись за ученье, как все воспрянули духом!..» И действительно, оживление, внесенное в общество, было громадно. Все разногласия в то время были проще, выражались резче, представлялись более удобопонятными. Приверженцы старых религиозных воззрений отстаивали свои теории и делами веры почитали посты, странствованье по святым местам, заказ мессы или украшение статуй святых богатыми нарядами; новое же учение противопоставило им истинную веру и более возвышенную любовь христианскую, выражающуюся в общих делах милосердия. Одно в особенности было похвально в этом веке – одно давало ему действительное право называться временем обновления и возрождения европейской жизни. Решение великого религиозного вопроса поглотило всеобщее внимание, вошло в плоть и кровь всех и каждого: человек готов был стоять до конца за свои убеждения религиозные. Вскоре зажглись и костры, явились и первые жертвы нового учения: 1 июня 1523 года, на площади перед Брюссельской ратушей были сожжены двое юношей: Генрих Вос и Иоганн фон Эш. Они пошли на костер за высказанное ими убеждение, что и собор, и отцы Церкви могут заблуждаться, и что как тем, так и другим следует доверять лишь настолько, насколько высказываемое ими согласуется со Святым Писанием. Сам Лютер почтил их память надгробною песнею, в которой говорил: «Пепел этот падет на вас и всех против вас подымет; не зальете вы его ничем и не засыплете – он посрамит врагов. Живых вы их заставили молчать убийством – но они и по смерти, всюду, на все голоса и всеми языками весело воспоют свою песню».

Личность Лютера

Среди шума и тревоги этой разгорающейся борьбы, мы невольно обращаем взгляд на личность человека, который первый как бы подал знак к началу этой борьбы. Лютеру было в ту пору 37 лет; это был стройный, не особенно плотный и не особенно высокий человек, с тем глубоким и сильным взглядом, которого, по рассказам современников, не выдержал однажды какой-то итальянец в Аугсбурге. Голос у него был не чрезмерно сильный, несколько высокий, но ясный и благозвучный; говорил он свободно, просто, насмешливо и осмысленно, и при этом обладал почти изумительной силой выражения, облекавшего в образы каждую мысль его, каждое ощущение. Едва ли был когда-либо другой, столь же великий человек, который бы окружал себя большей простотой, нежели Лютер: лично для себя он почти ни в чем не нуждался, не знал ни корысти, ни страсти к деньгам или обладанию, не знал и никаких других забот, кроме тех, которых требовало его дело и люди, к нему примкнувшие, или из-за его дела пострадавшие. В твердых и энергических чертах его лица были заметны следы выдержанной им борьбы, среди которой он окреп духом и дошел до сознания своей жизненной задачи, но во всем существе его не было заметно никакой наклонности к насилию или жестокости. Глубоко проникнутый сознанием своей задачи, он умел оставаться спокойным даже и среди самого разгара возбужденной им борьбы. А между тем и страсти, и их соблазны не были чужды его пламенной душе. Согласно с духом своего времени и под влиянием творческой силы своего воображения, подобно многим простым людям, он представлял себя в непрерывной личной борьбе с дьяволом. Не чужд он был и честолюбия; в одной из своих виттенбергских проповедей он говорит: «Если бы я захотел идти путем неправым, я бы мог затеять в Вормсе такую игру, что и императору не усидеть бы на своем месте». Но его нравственная чистота и его религиозность дали ему возможность преодолеть все подобные соблазны. Он все отдал на служение своей идее – все дарования своей богатой натуры, все свое знание и мышление, и своеобразное красноречие, и несравненный юмор – на служение тому Слову Божию, которое, в его просветленном сознании, являлось духом и жизнью, а не мертвой буквой и формулой. Кажется, что страха этот мужественный человек вовсе не знал. Неоднократно заглядывала в Виттенберг чума и разгоняла всех представителей университетской науки и высших классов общества, а Лютер оставался, не покидая исполнения своих обязанностей. Но преимущественно следует обратить внимание на две стороны его деятельности, в которых с особенною ясностью выразилось его высокое нравственное значение, его духовное превосходство не только над его современниками и земляками, но даже и над деятелями ближайших последующих веков: на ту мудрость, с какою он умел отделить религиозное движение (насколько от него зависело) от всяких мирских политических элементов, и, во-вторых, на то, что он был безусловным противником всякого религиозного преследования и не запятнал себя позором мирских кар, налагаемых за духовные заблуждения. Как ни беспощадна была его речь, как ни сокрушительно и резко его красноречие, он все же был совершенно свободен от всякой вражды против личных своих противников. «Никто не может относиться ко мне с ненавистью или нерасположением, ибо мой дух слишком светел и слишком возвышен для того, чтобы я мог действительно быть кому-нибудь врагом, и в виду у меня нет ничего, кроме дела истины, которому я предан всею душою». Так писал он – и имел право писать.

Герб Лютера на оборотной стороне его сочинения «О войне против турок» Изд. 1529 г.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Зикингенская распря. Нюренбергcкий сейм 1524 г. и Регенсбургский конвент. Крестьянская войнаАравия

Зикинген

Благоразумие, с которым Лютер заботился о том, чтобы суд мирской не вступался в вопросы, подлежащие только решению суда духовного, обнаружилось в многозначительных событиях 1522 года, и в так называемой Зикингенской распре. Низшее дворянство, рыцарство, смотрело с завистью и ненавистью на возрастающее могущество князей, и в то же самое время было, конечно, не менее других слоев общества возбуждено церковным движением. На беду, представителем этого дворянства, задорным писателем и оракулом был Ульрих фон Гуттен, политик весьма недальновидный, а между тем он, как мы уже упоминали, пользовался большим влиянием на одного из могущественнейших представителей со временного немецкого рыцарства – Франца фон Зикингена. Этот рыцарь пользовался большим значением у императора, который нуждался в его услугах при сборах войск и, следовательно, главным образом при войне с Францией. Владел он весьма значительными поместьями и честолюбием отличался непомерным. Не будучи очень прозорливым, но честный по натуре, он весьма искренне стал на сторону нового Евангелического учения, и во времена Вормсского эдикта предлагал Лютеру и замки свои, и меч на защиту. Беспокойный Ульрих фон Гуттен постоянно носился со всякими великими замыслами весьма туманного свойства, мечтал о насильственном введении Церковной реформы, о союзе дворянства и городов против князей, как их общих врагов, и вот, настроенный в этом духе, Зикинген созвал весной 1522 года все верхнерейнское рыцарство на съезд в Ландау, где, после всяких жалоб на общее управление империи, на швабский союз, на пошлины, произвольно налагаемые князьями, образовалось в рыцарстве некоторого рода братство, которое получило обширное распространение, но не могло похвалиться внутреннею сплоченностью и связью. Эта рыцарская конфедерация началась с объявления открытых враждебных действий против архиепископа Трирского, по поводу каких-то личных недоразумений. Зикинген явился под стенами Трира с наскоро собранным войском: уговоры со стороны правительства и другие предупреждения не привели ни к чему, в манифесте Зикингена было прямо выражено, что он поднимает оружие против врагов Евангелического учения, против епископов и попов; а в лагере его поговаривали уже о том, что он вскоре и курфюрстом будет, а может быть, чем-нибудь и поболее того. Но он не на того напал: Рихард фон Грейфенклау, архиепископ Трирский, привел свой город в весьма сильное оборонительное положение, и нападение оказалось неудачным. Зикинген вынужден был отступить, и союзники от него стали уходить; а между тем ландграф Филипп Гессенский и пфальцграф Людвиг соединили свои войска и артиллерию с войском Трирского курфюрста и, в 1523 году, в свою очередь, перешли к наступлению. Они разорили замки его приверженцев и окружили превосходящими силами тот замок, в котором Зикинген едва успел укрыться. Уже на третий день осады огнем орудий была разрушена главная башня замка, сам Зикинген, смертельно раненный, вынужден был на капитуляцию, и, подписав ее, скончался. Лишенные вождя, рыцари растерялись; еще 27 замков их было разрушено соединенными силами швабского союза и городов, а в августе того же года, столь гибельного для рыцарства, умер и Ульрих фон Гуттен, едва успевший спастись бегством в Швейцарию и найти там убежище при посредстве Цвингли.