но от них не спрятаться. Это так глупо.
Кажется, моя черная душа дала трещину…
Переборов смертельное желание, я заскакиваю в первый попавшийся ларек. Там покупаю оливье в контейнере, «Птичье молоко», что так любит мой отец, коньяк, сок и бутылку шампанского. Сегодня мне хочется забыть о зависимости, обо всех проблемах, семейных обидах и хоть разок окунуться в иную атмосферу.
Да, моя черная душа дала трещину…
Вбегаю на третий этаж своей замызганной хрущевки и упрямо бью ногами по двери, так как руки заняты пакетами. Старушка дверь обтянута бордовым дерматином и хаотично пробита бытовыми кнопками, но все равно кажется мне красивой, ведь ее украшала моя покойная мать. А вот рванные дыры оставил отец, когда нелепо перепутал ключи с топором.
– Батя! – кричу я. – Открывай, козел! Хватит спать!
За спиной слышится скрежет советского замка. На лестничную площадку выходит соседку.
– Не кричи, Витя, – взволнованно шепчет она. – Увезли папу. Нет его.
В этот момент я почувствовал себя пятилетним Витей, которому вручили долгожданный подарок, но у желаемого красивой была только обертка, а вот внутренности отдавали горечью и болью.
– Что? – медленно оборачиваюсь я. – Как нет? Что несешь, баб Даш?
Бабулька машет руками, а трясется ее обвисший подбородок.
– В больницу его увезли. Часа два назад. Горят – инсульт.
Теперь затрясся я.
– В какую больницу, баб Даш?
– В нашу. Городскую, – она кладет ладонь мне на грудь. – Но ты не иди туда, Витя. Не надо. Пусть Толика недельку под капельницами подержат. Глядишь, отойдет. Да и сам отдохнешь. Погуляешь. Что тебе с ним пьяным возиться?
Я крепче сжимаю лямки пакетов. Морщусь, словно получил пощечину.
– И действительно… Пусть полежит недельку. С наступающим, баб Даш.
– И тебя, сынок. Береги себя.
Поберег, если бы умел. Если бы знал как…
Домой я зашел, когда на часах уже стукнуло половина девятого. Бросил пакеты в пороге. Осмотрелся. В квартире стоял тяжелый запах табака и застоявшейся сырости. Все вещи были на своих местах – беспорядочно валялись по дому. И даже отсутствие отца не развеяло угнетенную обстановку.
Щель души моей намертво сошлась.
Я был подавлен. Мне нужен был кто-то… Тот, с кем я мог бы просто поговорить, рассказать свою тайну, открыть секрет и не услышать осуждения. Смешно, ведь таких людей попросту не существует. У меня нет друзей и еще не родился тот, кого не покоробит моя тайна. Она отвернет любого.
Одиночество. Оно душило. Брало за глотку и выдавливало гланды.
Ну почему я не выбрал Геру? Какого хера я не выбрал Геру?
Беру пакет с выпивкой и иду в спальню мамы, но перед этим взламываю заржавевшую щеколду. Здесь ничего не изменилось: серое фото на комоде, из книжек торчащий гербарий, махровый халат на спинке стула, отпечатки пальцев на зеркале, сухая диффенбахия и даже след от головы на ватной подушке. Складывается ощущение, будто она всего лишь вышла ненадолго и вот-вот вернется. Но это самообман.
Сажусь на скрипучую кровать. Кладу мандаринку возле старого фото, где та еще улыбается. Отпиваю горький коньяк. Морщусь.
– С наступающим, мам…
Несколько минут завороженно смотрю на фото и снова морщусь, только уже от рези в глазах. Нет ничего хуже, чем вспоминать тот проклятый день. Однако, я не вспоминаю. Эта кричащая картинка постоянно стоит перед глазами, как преследующий и непоправимый факт.
Мама. Крик: «Прощай, сынок!»
В голову бьет, но недостаточно. Пью коньяк. Запиваю шампанским. Еще. И еще. Ложу голову на подушку. Пытаюсь думать о чем-нибудь хорошем, но это в априори невозможно. Мысли, как черные раскаленные стрелы вонзаются в мозг, забирая возможность делать ровные вздохи.
Крик. Мама. Ток.
За выпивкой время летит незаметно, прошло уже больше часа, но я все равно не чувствую должного облегчения. Мне плохо. Выламывает кости. Дурно так, что кожа буквально кричит. Закрываю глаза и возвращаюсь в тот проклятый день.
Тогда ей снова стало плохо. Она попросила набрать ванну.
«Бедный мой мальчик» - повторяла она тогда, а не понимал в чем соль.
Я часто чувствовал себя плохо, недомогание было моим привычным состоянием. Мне изредка давали какие-то таблетки, а я не знал от чего меня лечат. С возрастом ко мне постепенно приходило осознание, что я медленно разрушаюсь. Мое тело буквально рассыпалось, болели органы, но в период ремиссии я стремительно восстанавливался и забывал о проблеме. Так повторялось ежегодно – это стало чем-то нормальным. Я жил по графику бешеной шкалы. То взлетал, то падал. То жил, то существовал. То любил свою мать, то желал ей смерти.
«Бедный мой мальчик» - слезливо повторяла она в тот день, а я ссылался на ее хмельное состояние.
Мне хватило сил опустить маму в прохладную ванну. Прямо в одежде. По ее бледному лицу стекали капли пота или это были слезы, я так и не понял. Ее лихорадило. Знобило. Она попросила нагреть воду.
«Сынок, пожалуйста…»
Через секунду на меня смотрела юродивая гримаса. Существо вернулось. В силу своей юношеской наивности я не придал этому большого значения, ведь монстр зачастую посещал ее тело. Но когда безобразное чудовище вцепилось в мою руку, то мне пришлось отрезветь. Оно говорило страшные вещи. Оно рассказало страшную тайну, а потом вовсе съехало с катушек.
«Нагрей мне ванну, мерзкий сученышь! – истерила оно. – Ты слышишь меня, выродок?! Мне холодно! Холодно!»
Я подскакиваю с кровати, но не потому что подобрался к самому страшному, а потому что в дверь постучали. Убрав со лба испарины, я иду открывать, уверенный, что увижу бабушку Дашу. Она передаст квитанции или угостит «селедкой под шубой», или же попросит перетащить стол из кухни в комнату, поэтому я не волнуюсь, но когда открываю дверь, то не признаю в гостье морщинистую соседку.
Напротив, эта гладка, как яблоко, и статна. На ней короткое платье и высокие сапоги, а из верхнего – скудная накидка на плечи. Чернильные волосы на контрасте с бледным лицом, они спутаны. Глаза прозрачны.
– Сигаретки не найдется? – с полуулыбкой спрашивает она.
На самом деле ей не нужна сигарета. Ей нужно кое-что другое.
Мы познакомились год назад, когда после очередной ссоры с отцом я курил на лестничной клетке. Она вышла из ниоткуда, попросила сигарету и представилась Джокондой. Я до сих пор не знаю ее настоящего имени, но откровенно говоря мне плевать. Она не разговаривала со мной, ни о чем не спрашивала, а просто отдалась мне возле