Де Амбрие подошел к борту и стал смотреть, И правда, за человеком гонятся медведи. Большой вот-вот настигнет жертву. Бедняга в ужасе бежал к кораблю.
— Надо его спасти, — решил капитан. — Стоп машина!.. Шлюпку на воду! Пять человек добровольцев!
Прибежали доктор и лейтенант с двуствольными винтовками. А следом за ними матросы. Все хотели участвовать в операции.
Вдруг человек споткнулся и рухнул на лед. Медведь уже был в нескольких шагах. Крики ужаса вырвались у стоявших на палубе.
Грянул выстрел. Пуля ударилась о лед в метре от медведя. Тот опасливо остановился, повернувшись к кораблю. Этим воспользовался человек, вскочил на ноги и побежал. Но почему-то не прямо, а зигзагами.
Снова грянул выстрел. И опять мимо.
— Что же это я! — с досадой промолвил доктор, снова заряжая двустволку. Следующим выстрелил лейтенант и тоже промахнулся.
— Сто франков тому, кто убьет медведя, — объявил капитан.
Подошел Кастельно, держа в каждой руке по заряженной винтовке.
Его остановил кок Дюма, подвернувший свой белый фартук.
— Дай мне одну винтовку. Уверен, что заслужу награду.
С ловкостью бывалого стрелка он взял винтовку, прицелился и обратился к врачу с чисто провансальской фамильярностью:
— Триста метров… хорошенькая дистанция, не правда ли, господин дохтур?
— Надеюсь, вам повезет больше, чем мне, — отвечал тот.
— А вот!..
Кок целился не долее трех секунд.
Пуля вылетела со свистом, медведь высоко подпрыгнул, стал на задние лапы и рухнул на лед, забившись в конвульсиях.
— Гром и молния! — вскричал Геник. — Ай да кок!
— Осталось еще два, — произнес провансалец. — Надо и их прикончить.
Он снова зарядил ружье и выстрелил почти разом из двух стволов.
Теперь упали оба медвежонка, стоявшие возле убитой матери.
Все члены экипажа были поражены такой меткостью.
— Двойной выстрел! — засмеялся Абель Дюма. — Не так уж это и трудно.
— Да вы, милейший, великолепный стрелок, — заметил доктор.
— О, господин дохтур, у нас в Бокере каждый сделал бы это не хуже меня, — скромно возразил повар. — Только вот медведей там нет.
— Молодец, Дюма, прекрасно стреляешь! — похвалил капитан. — Я и не знал за тобой такого таланта. Впредь, если представится случай, непременно дам тебе поохотиться.
Чудом спасенный человек между тем по знаку рулевого приблизился к каналу. Стуча зубами, весь дрожа, несчастный сел в лодку.
Два матроса, кок и врач, прихватив с собой стальной трос, отправились за тушами. Но, прибыв на место, сразу же столкнулись с довольно серьезными трудностями. Медведица оказалась такой тяжелой, что сдвинуть ее с места оказалось просто невозможно — требовались тали.
— Ну и ну, господин дохтур, вот это зверюшка!
— Черт бы ее побрал — вашу зверюшку. Она же весит по меньшей мере полтонны.
— Вот это да! А ведь раньше мне, кроме певчих дроздов да садовых овсянок, ничего ловить не приходилось.
— Ну что ж, вы неплохо набили руку и достойны того, чтобы соперничать с героем из Тараскона — знаменитым Тартареном, вашим тезкой.
— Я, конечно, извиняюсь, господин дохтур, но я-то родился в Бокере и сроду не бывал в Тарасконе. Я понятия не имею, что это за господин Тартарен, которым обзывает меня Плюмован, так же, как не могу взять в толк, отчего мальчишка к первому прозвищу прибавил и второе — «охотник за шляпами».
— Я познакомлю вас с этим героем, невероятные приключения которого, происходившие, кстати, на самом деле, описал ваш земляк — знаменитый писатель Доде. Его книга есть в корабельной библиотеке. Надеюсь, прочтете ее во время зимовки. А теперь, так как такому меткому стрелку необходимо достойное оружие, позвольте предложить вам этот великолепный английский карабин.
— Но, господин дохтур, я не хочу вас лишать…
— У меня есть другой, точно такой же. Ну же, не ломайтесь, берите. А теперь, старина, можно пойти взглянуть на ваши трофеи, которые уже втащили на борт. Вместе и освежуем туши.
ГЛАВА 7
История Ужиука. — Как разделывают полярного медведя. — Свойства эскимосского желудка. — Буря. — Колебания компасной стрелки. — В Порт-Фульке. — Миниатюрные леса. — На земле. — Неудачная попытка доморощенного кучера. — Раненый медведь.
В медведице и в самом деле оказалось около пятисот килограммов. В медвежатах — по триста. Это была целая гора мяса и три великолепные шкуры.
Содрать их помог спасенный абориген[49], применив гренландский способ.
Перенесенная опасность до сих пор повергала беднягу в трепет. Он не мог без дрожи вспоминать случившееся и рассказывал о своих злоключениях главным образом с помощью жестов.
Туземец оказался вождем одного из эскимосских племен, вымершем в прошлом году от оспы. Он один уцелел и теперь был обречен на голод и нужду. Бедняга как раз добирался до Упернавика[50], когда в пути его стали преследовать медведи.
Звали вождя Ужиук, что значит Большой Тюлень.
Закончил он свой рассказ тем, что попросил есть, пить и спросил, что теперь с ним будет. Белые капитаны всегда были отцами эскимосов, значит, капитан шхуны — отец его, Ужиука, и не может оставить несчастного страдальца в беде.
В самом деле, нельзя же было высадить вождя назад на лед, но отправить в Упернавик не представлялось возможным, поскольку пришлось бы пожертвовать продовольствием, санями и собаками, которых и так едва хватало.
Таким образом Ужиук остался на «Галлии» в качестве пассажира. Успокоившись за свою судьбу, он теперь считал себя прямо-таки членом экипажа, а добрая кружка рома, поднесенная одним из матросов, придала ему уверенности в завтрашнем дне.
Ром сделал свое дело, и Большой Тюлень стал вдруг на удивление многословным. На своем ломаном языке он принялся говорить с матросами, знакомясь со всеми подряд, потом побежал к собакам, издавая при этом какие-то гортанные звуки, услышав которые собаки залились неистовым лаем.
Наконец он вернулся к медвежьим тушам. Эти груды свежего мяса с гипнотической силой притягивали туземца, тем более что голодал он давно, а провизия на камбузе, судя по всему, ничуть не прельщала дикаря. Его маленькие косые глазки сверкали, как черные бриллианты, а торчащим во все стороны и похожим на щетку усам мог бы позавидовать любой морж. Вероятно, в своем воображении Ужиук уже приступил к трапезе. Челюсти его ритмично двигались, как будто он что-то тщательно пережевывал, при этом щеки, напоминавшие старую, покрытую жиром кастрюлю, надувались как бурдюки.