Днем Меф бесцельно блуждал по городу, ощущая себя кораблем без гавани, которому некуда плыть. От мрака он ушел, к свету еще не приблизился, да и не знал, признаться, как. Бедный, бедный он колобок! От зайца и медведя ушел, даже от лисы, допустим, ушел, а теперь куда? К деду с бабкой возвращаться — сожрут. Медведь, заяц и волк тоже сожрут, если повторно встретят. Вообще куда ни катись, с кем ни разговаривай — везде сожрут. Только и остается, что прятаться от всех на свете и ждать, пока не зачерствеешь от времени и не покроешься зеленой плесенью. Безрадостная перспектива, тупиковая.
Меф это смутно осознавал, вот только выхода пока не видел.
И еще одно открытие неприятно поразило его. Прежде Мефу казалось, что он внутренне автономен и прекрасно переносит одиночество. Вот уж сказка про белого бычка! Это оказалось очередной ложью про самого себя, одним из тех резервных самообманов, которые мы охотно рассовываем по всем карманам про запас и с которыми так мучительно расстаемся.
Без Дафны, которая все еще была в Эдеме, Меф плавился от одиночества, как электрический предохранитель. Ему хотелось, чтобы рядом был хоть кто-то, способный производить осмысленные звуки и отвлекать его от одиночества.
Прежде, когда Меф с утра и до ночи вкалывал в канцелярии, отвлеченные мысли нечасто посещали его. Работа забирала все силы. Теперь же новые идеи и наблюдения жадно врывались в распахнутые двери его сознания.
Созерцая на улицах толпы, Меф внезапно понял, что темп жизни в городах такой сумасшедший, а поток людей, с которыми приходится общаться, такой бешеный, что у большинства зачастую нет ни времени, ни желания разбираться друг в друге. Чаще всего знакомым выставляются быстрые и неглубокие оценки — «отл.», «норм.», «удовл.» Или фразы-пометки: «отличный парень», «оп, загрузон!», «не держит слова». Пометки и оценки определяют интонации голоса и наши поступки. И точно так же, как судим мы, так судят и нас. Смешно и глупо.
На плече у Мефа болтался временно унаследованный Депресняк. В отличие от Дафны, Меф разрешал коту все: влипать в драки, нырять в мусорные контейнеры, воровать из ресторанчиков рыбу. В первые дни кот отрывался по полной, однако уже на третьи сутки вид у него был порядком озадаченный. Кот насытился вседозволенностью, обожрался, заскучал и теперь мало-помалу врубал заднюю передачу. Меф пытался разговаривать с ним, однако Депресняк лишь щурился и скрипел, как ржавая дверь, которую пытаются отжать ломом.
— Никакой в тебе нежности, старая развалина! Вор ты и жулик! Даже в Эдем тебя не взяли! Видно, Дафне сейчас не до тебя!.. И не до меня! — ворчал Меф.
Ругая Депресняка, Меф машинально поймал себя на том, что чешет его подбородок.
Ему невольно вспомнилось рассуждение Дафны, что люди делятся на тех, кто больше любит живое, и на тех, кто предпочитает неживое. Живое — это всяческое зверье, деревья, туристические походы, общение, гитара, изгрызенные щенком ботинки, семечко лимона, на авось засунутое в первый попавшийся горшок. Неживое — вещи, предметы, музейный порядок в квартире, коллекционирование и прочее из этого ряда. Чимоданов, например, больше любит неживое, а Мошкин живое. Встречаются, конечно, и смешанные типы, но главным может быть только одно.
«А Ната?» — спросил, помнится, Меф, когда Дафна впервые привела ему эту классификацию.
«Вихрова любит саму себя, а это уже в отдельную коробочку», — отвечала Дафна.
Город, по которому блуждали Мефодий с Депресняком, был огромен, но как всегда бывает в больших городах, люди не замечали друг друга и шли, как заведенные роботы, не поднимая глаз и не глядя по сторонам.
Раза три Меф заходил к Эде в его подвальчик под синим козырьком. Ему было известно, что его дядя говорлив как попугайчик и способен растопить своей болтовней даже застрявшую в морозильной камере Снегурочку. Вот только найти Эдю без предварительного звонка оказалось нелегко. В первый раз Меф его не застал: смена оказалась другая. В следующий раз смена была та, но Эдя с кем-то поменялся. Он вечно комбинировал на тему, что бы такое сделать, чтобы больше ничего не делать.
И лишь в последний раз встреча двух Хавронов (один из которых был Хавроном на четверть и хитро прикрывался новгородской фамилией) состоялась.
Эдя не удивился визиту племянника. Для удивления у него было слишком скользящее и вспыхивающе-дробное мышление, которое захватывало детали, упуская суть. Он усадил Мефа за столик в углу и, щелчком большого пальца отодвинув пепельницу, поставил перед ним большую тарелку с салатом, который, по словам Эди, «все равно на фиг никто не заказывает».
Пока Меф вилкой выковыривал из салата яйца и грибы, игнорируя все остальное, Хаврон сидел напротив и рассуждал, что ему стоит коротко и ясно подстричься, чтобы его растущая лысина не вызывала жгучей зависти у тех, у кого она пока впереди.
— Недостатки надо выпячивать, чтобы они становились достоинствами. Визитной такой карточкой. Когда лет через десять я стану толстым, как арбуз, я буду носить обтягушечки. Всякие, знаешь ли, тесные водолазки.
— Ты и сейчас не худой! — заметил Меф.
Эдя обиделся:
— Ну уж нет! Пока это так, конспект будущей книги… Кстати, у нас на кухне появился китаец! Реальный китаец! Хочешь посмотреть, как он с ножами работает? Загляденье! Кладет сырую морковь — раз-раз. Глазом не уследишь! А мясо как разделывает!
Меф не пожелал смотреть на китайца.
— Я ножей боюсь, — сказал он.
— И правильно. Что ты, толканутый, с железками бегать? Ты у нас гимназист, будущее, блин, дарование, — ехидно согласился Эдя.
— Дядя, перестань! — с досадой сказал Меф.
Это был едва ли не пятый случай в жизни, когда он назвал Хаврона дядей. Эдю передернуло. Он ненавидел, когда его «дядят».
— Сам ты дядя!.. Дяди — это которые ночью у вокзала пиво пьют, а тети им наливают, — кисло сказал Хаврон.
Меф засмеялся и, не удержавшись, сообщил, что вылетел из гимназии Глумовича. Хаврон вопреки ожиданию не обрадовался.
— Ну и осел! Помучился бы еще годик. А так будешь, как я, всю жизнь с подносом бегать, — заметил он.
— Ну, значит, так мне и надо. На дураках воду возят, — вспомнил Меф пословицу.
Эдя с ним не согласился:
— Ну уж нет. На дураках воду возить себе дороже. Дурак заблудится, а ты от жажды помрешь.
* * *
Встречи с Эдей развеивали Мефа ненадолго. Его блуждания по Москве в поисках неизвестно чего и в нетерпеливом ожидании Дафны продолжались. Он размеренно, яростно и упорно убивал время, считая, что дни без Даф — это так, оберточная бумага, от которой надо поскорее избавиться, чтобы добраться до того, что внутри.
Меф был слишком нетерпелив, чтобы сидеть и ждать Дафну на одном месте, как ждут серьезные взрослые люди. Они ждут, но в то же время спокойно живут. Работают. Читают журнальчики. Со вкусом обедают. Ходят в гости. У Мефа же все превращалось в двигательное, волнительное беспокойство. Он вообще не мог присесть и сосредоточиться — мог только ездить или ходить, уматывая себя до той степени, когда можно было только упасть и уснуть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});