Теперь он уже был учеником седьмого класса. Прибавилось ответственности, учёба требовала больше времени и сил.
Как и в Ржищеве, он весь ушёл в школьные занятия и общественную работу и вскоре стал одним из лучших учеников класса. Его полюбили доброго и справедливого товарища.
В каневской школе подобрался на редкость удачный коллектив учителей. Каждый день я видела, как растёт мой Олег духовно, шире смотрит на мир это были результаты влияния учителей.
Но однажды в школе произошёл досадный случай.
Олег сидел на одной парте с Юрой Коляденко и подружился с ним. Как-то, возвратившись из школы, Олег возбуждённо сказал мне:
- Юра учится на "хорошо" и даже на "отлично", а учитель химии ставит ему "плохо"! А Юра знает химию не хуже меня.
Я была уверена, что ребята ошибаются. Но Олег настаивал на своём. Как-то он даже позвал Юру к нам, чтобы в моём присутствии проверить его знания. Олег не ошибся: Юра знал химию отлично.
Я посоветовала ребятам обратиться к классному руководителю, к директору школы и, наконец, к заведующему отделом народного образования.
К сожалению, в школе этому факту не придали особого значения. Тогда Олег написал в Киев.
Вскоре приехала комиссия областного отдела народного образования. Разумеется, дело уладилось. Олег торжествовал.
С той поры я заметила: какая-то суровая непримиримость к несправедливым поступкам товарищей и даже людей старше его родилась и стала крепнуть в мягком и добром сердце сына.
Школа встречала 1940 год.
Организаторы праздника поручили школьным поэтам написать новогодние стихи. Тот, кто напишет лучше всех, прочтёт стихи на вечере.
Олег готовился к празднику с увлечением. Да и всем ученикам была дана полная возможность проявить свою изобретательность и творческую выдумку.
И вот весело засветились огни школы. Высокая, до потолка, ёлка заиграла всеми цветами радуги. Её окружили сказочные фигуры деда-мороза, снегурочки, днепровских русалок, ветра, луны, солнца...
Появились лётчики, танкисты, кавалеристы с бряцающими шпорами. "Джигит кавказских гор" легко станцевал лезгинку. Зашумели лентами украинские девушки. Их приглашают танцевать парни в широких синих, как Днепр, шароварах. Смех, радость!
И вдруг тишина...
С обушком в руках, с фонарём на груди вошёл шахтёр. На голове у него - шахтёрский чёрный шлем. Шахтёр медленно подходит к ёлке, снимает с груди фонарик и, подняв его над головой, как это делают в тёмной шахте, присматривается к публике:
- Хотите послушать новые стихи?
В зале закричали:
- Хотим, Олег, хотим!
Олег с воодушевлением прочёл свои стихи.
За костюм и новогодние стихи Олег получил премию: "Война и мир" Льва Толстого. Очень он был рад этому подарку!
После Нового года мой муж тяжело заболел. Его отвезли в Киев, в больницу, и больше домой он уже не вернулся...
В КРАСНОДОНЕ
Теперь нам незачем было оставаться в Каневе и мы согласились на приглашение моего брата переехать в знакомый уже Олегу город Краснодон.
Приехали мы туда 15 января 1940 года. Брат принял нас очень тепло, и мы поселились с ним в одной квартире. Дом был одноэтажный, крупного камня, стандартной постройки, на две квартиры, каких было много по Садовой улице. На улицу выходило шесть окон; наших - три. Перед изгородью росли белая акация и тополя.
Дворик небольшой - там стояли сарайчик и летняя кухня.
Зелени во дворе в первое время не было. Потом мы развели цветы.
В нашей квартире было три комнаты и кухня. Вход один - со двора, через кухоньку, где было владение нашей хлопотуньи-бабушки; тут всё сияло чистотой и порядком и всегда пахло чем-нибудь вкусным.
Из кухни входили в столовую. Здесь - диван, где спал Олег, его этажерка с книгами, стол, буфет. Стены покрашены в светло-голубую краску. На них висели картины: "Первый снег" и "Ночь в Крыму"; натюрморт - фрукты и зелень - работы моей приятельницы Елены Петровны Соколан. Летом на столе всегда стояли живые цветы: сирень, тюльпаны, розы - всё из нашего сада; на подоконниках - комнатные цветы: филодендрон с широкими красивыми листьями и фикусы.
Пол был устлан цветными украинскими дорожками. Комната была солнечная, весёлая, из неё не хотелось уходить. На тумбочке стоял патефон, и он редко бывал без работы. Музыку у нас любили все, начиная с маленького Валерика, сына дяди Николая, и кончая бабушкой Верой.
Из столовой налево была комната дяди Николая, направо - моя и бабушкина, маленькая, но тоже весёлая и уютная. Олег любил здесь готовить уроки, писать стихи. У входа висела плотная портьера, скрывающая дверь.
Потом в этой комнате молодогвардейцы будут собираться на свои особо конспиративные заседания. Под этой же комнатой находился подвал. Крышка подвала была сделана аккуратно, пол покрыт плотным ковром.
Зимой от сверкания снега под окнами в квартире становилось светло и празднично.
На Донбассе зима особая, постоянная даже в своих капризах. Сегодня мороз щедро размалюет носы и щёки шахтёрским ребятишкам, в чистом воздухе ясно просматриваются далёкие копры и терриконы, лёгкий ленивый дымок над ними; назавтра наплывут с юга тёплые волны воздуха, и вдруг, среди зимы, заморосит дождь, но снег и не подумает таять. На следующее утро взглянете в окно - опять на дворе трещит добрый русский мороз, снег под солнцем искрится, словно его приготовили для игрушек на ёлку.
Деревья стоят такие, какие и в сказках не бывают: все в бриллиантах, жемчуге и алмазах. Мороз потрудился над каждой веткой, над каждым неопавшим листом. Акации стали краше, чем в пору своего цветения. Всё щедро облито, разукрашено, запушено серебряным инеем, играет и переливается на солнышке колючими голубыми огнями. Иней не осыпается даже при ветре, словно деревья так и выросли снежными.
Зимой 1940 года мы редко бывали одни. Приходили шумной ватагой товарищи Олега, девушки, сослуживцы Николая, мои знакомые. Шум, споры, смех, песни и танцы без конца. Бабушка угощала гостей радушно, по-украински. Из всех нас не танцевала только она одна, но обязательно присутствовала тут же.
До Октябрьской революции Донбасс был суровым, неприветливым краем. Шахтёры изнемогали от работы под землёй по четырнадцати часов в сутки, трудясь без машин, с одним обушком, гибли под обвалами в шахтах. Сироты шахтёров вставали на место отцов или шли по миру.
Шахтёру негде было отдохнуть в свободные часы. Люди жили в полутёмных, грязных землянках. О школе, клубе, театре, об электрическом освещении никто и не мечтал, зато грязных "питейных заведений" было достаточно. Свои последние деньги шахтёр нёс в кабак.
В Донбассе до революции никто не сажал деревьев; говорили, что в таком проклятом грунте ничего не может вырасти. Над голой степью высились только терриконы и копры. Нигде ни кустика, ни дерева.