Спуск от Адрианопольских ворот привел путников к оконечности сераля. Оттуда снова подъем, и у мечети Сулеймана дорога уперлась в невольничий рынок - Аурит-базар.
Еми-Али, толмач, рассказчик и завсегдатай кофеен, посредничал на Аурит-базаре.
- Эффенди Гиссар, - сказал он, - ты будешь стоять в тени и курить, а я тем временем побегаю на солнцепеке. Невольники будут у тебя мигом пророк дважды не объедет на своей кобылице рай.
У входа на рынок продавали голубей. Три голубя, один за другим, исчезли в небе, выпущенные Гиссаром, - таков был обычай: прежде чем купить человека, турок выпускал на волю птиц.
За каменной стеной тянулись похожие на курятник клети. Женщины стояли в них, закрытые картинно пестрыми платками либо фатой. Напротив теснились невольники. Каждый раз перед началом торга купцы читали молитву за здоровье султана. "Не надо спешить, - смеясь, говорил Еми-Али, - не надо спешить и уподобляться петухам, клюющим ячменные зерна".
Он отобрал невольников: двух горских черкесов и одного русского Ивашку, которого привез Мус-Мух. Гиссар осмотрел будущих гребцов: согнул им руки в локтях, велел широко открыть рты и каждому постучал чубуком о зубы.
Глашатай объявил цену.
- Слаб. Не куплю, - сказал Гиссар, указывая на Ивашку.
- Эффенди! - возразил толмач. - Цветок алоэ ждет двадцать лет, пока улыбнется солнцу. Скажи, когда Еми-Али обманывал тебя?
Толмач приблизил к Ивашке лицо, косясь большим и страшным глазом. На руке русского он заметил перстень. Однорукий бородатый старик был вырезан на широкой дужке. Цепкие пальцы потянули перстень. Ивашка с силой толкнул в грудь толмача.
Еми-Али сел на землю. Гиссар засмеялся.
- Вот и неправда! - сказал он. - Цветок алоэ улыбается солнцу раньше срока.
А Мус-Мух шепнул глашатаю, склонив тощую шею:
- Надо уступить, Гиссар купит троих...
Когда торг был закончен, Еми-Али получил бакшиш. Невольников связали рука с рукой и повели. Толмач тронул за плечо Гиссара:
- Эффенди! Я получил немного, но больше и не прошу. Позволь только снять с русского перстень. Еми-Али очень ценит амулеты.
Гиссар кивнул головой. Старик снял перстень со связанной руки, мигнул Ивашке рваным глазом и скрылся.
Они покинули базар. За воротами сухой ветер нес пыль. Толпа высматривала в небе дождь. В пряной духоте розовели олеандры.
Шли янычары. Впереди несли котлы, в которых варят плов*. Их брали в битву и опрокидывали, когда затевался бунт. Гудели барабаны. Мулла верхом на осле вез Коран. По ветру веял шелковый "кипарис побед" - зеленое знамя халифов...
_______________
* К о т л ы, в к о т о р ы х в а р я т п л о в, - символ братства у янычар.
Невольников на каике перевезли в Топ-хане.
На берегу, на подпорах, стояла галера. На ней жили гребцы. Бритые казацкие головы были повернуты к Гиссару и его людям. Певучая жалоба долетела до Ивашки вместе с брызгами воды:
Подай нам, господи, з неба дрiбен дощик,
А з низу буйний вiтер!
Ой, чи бы не встала по Черному морю бистрая хвиля,
Ой, чи бы не повирвила якорiв з турецькой каторги*,
Да вже нам ся турецька бусурманьска каторга надоiла!..
_______________
* К а т о р г а - гребное судно, на которое турки ссылали работать гребцами пленных или же осужденных людей; отсюда и "каторга" - место ссылки на тяжелую работу.
Звон железных "кайданов", горючие слова песни и шорох волн потрясли Ивашку. Впервые всем сердцем понял: "Неволя!" Не его одного, Ивашки, горемычный рок, а всех этих кандальников общее круговое горе!.. Он даже рванулся вперед, - рука, связанная с рукой черкеса, заныла. Их ввели на галеру. Бородатый турок набил им на ноги колодки и сорвал рубахи, - спину каждого заклеймил огненный завиток...
Казаки окружили Ивашку, спрашивали о родине угрюмо и тихо:
- Да уж остались ли на Руси какие люди?
- Не всех ли хрестьян турки в полон побрали?
- Верно ли, што по нашей степи саранча шла великая?
Галерный ключник окриком велел гребцам стать на работу. То был принявший турецкую веру поляк Бутурлин.
- Перевертыш християнский! - шепнул Ивашке казак Самийло. - Лю-у-у-ут он! Про него и в песне поется: "Потурчився, побусурманився для панства великого, для лакомства несчастного".
- В воду б его! - неожиданно для самого себя вспыхнул Ивашка.
- Га! Сокол! Твоими б крылами да расчерпать море!..
Они вытянулись по берегу в звенящий кандалами ряд.
Плотные тюки запрыгали с рук на руки, сносимые с галер Гиссара. До вечера сгружались парусные полотна и конский волос, мускус, юфть, левантский кофе, аравийская камедь...
Протянулись тени. Загустев крутою синевой, волны пошли на берег суровым походом.
- Притомился? - окликнул Ивашку Самийло, отводя со лба потный смоляной чуб.
- Маленько... А невдомек мне, што то за люди меж нас ходят?
- Янычары то, воинский караул... А ты, сокол, еще Царь-града не знаешь? Вон, гляди, то - град малый Галата. А здесь будет село Топхана. Пушки тут выливают; видишь - лежит их много у воды.
- А пошто колокольного звону не слышно? - спросил Ивашка.
- Да паши в колокола благовестить не велят: салтан-де от звону полошается...
С холма ударила вечерняя пушка сераля. Небо зардело, как облитая вином кольчуга. Солнце, дрогнув, зашло.
2
Так началось "полное терпенье".
Гиссар ходил к Румелийским берегам за душистыми грудами лимонов, возил из Смирны и Родоса гранатовую корку и орех.
Две пары рук качали трехгранную рукоять весла. Самийло сидел ближе к проходу, Ивашка - у борта. Галерный флюгер - "колдун" с навязанным хвостом из перьев - то вяло опадал, то летел по ветру струной.
Гребцы дышали соленой синевой, недоброй свежестью засмоленного грозою небосклона. Когда небо и земля становились одинаково черны, Гиссар впивался глазами в компас - большой, обтянутый кожей барабан; он называл его "неподвижною душой".
На многих галерах гребцам давали целовать крест, вынуждая навеки бросить думу о побеге. Все же, мало доверяя русским, турки набивали им на ноги колодки, а на берегу то и дело сменялся янычарский караул...
Второе лето горела от суши земля; в водоемах кружились пыльные вихри; янычарам не платили жалованья, и они грозились спалить город; от недорода пустела султанская казна.
Однажды галера стояла у стамбульских причалов. Ивашка увидел скороходов, которые кропили дорогу водой.
За ними - верхом на коне - проехал султан. Его окружали пешие слуги. У крайнего дома они остановились.
Связанного турка вынесли из ворот и, раскачав, швырнули в море. Потом начался грабеж. Султан легко и быстро пополнял казну.
В другой раз - это было в Топ-хане - в лавку старого торговца вошел кривоногий паша. "Львом без цепи" называл его народ. Он проверил весы, подбросив на ладони несколько гирек, и приказал повесить старика на дверях. Торговец выложил на прилавок деньги.
- В моей лавке правильный вес, - сказал он, - смилуйся!
- Повешу тебя! - крикнул паша.
Старик выгреб из ящика все, что у него было.
- Теперь весы верные, - сказал паша и засмеялся.
А старик сказал:
- Да продлит твои дни аллах!..
Еми-Али приходил к невольникам, до самой зари просиживал с ними. Гребцы любили слушать о священных войнах пророка, о том, как верблюды одного шейха наелись кофе и затанцевали. Еми-Али по многу раз повторял одно и то же, но галерники всегда с охотой слушали рассказ.
Многие из них благодаря толмачу перешли на другие суда, иные и вовсе были увезены купцами из Стамбула...
Еми-Али как-то сказал Ивашке:
- А перстень я продал. Хозяин кофейни носит его на среднем пальце. И, смеясь, закрыл рваное веко страшного глаза.
Ивашка промолчал.
Стамбульское солнце спалило ему брови, соль и ветер выбелили ему волосы. Тощее тело его стало крепким и ладным, а на сгибах рук, под гладкою кожей, взыграли крутые желваки.
Однажды две женщины в цветных плащах прошли мимо галеры. У одной были иссиня-черные косы, и сердце Ивашки заныло по Грустинке. Вспомнилась Черниговщина с запахом меда, с сонным пчелиным гудом. Но только на миг. Его еще не тянуло на родину. Смутная дума одолевала Ивашку. Он должен был додумать ее в чужой земле...
Шум ливня пронесся наконец над иссушенным Стамбулом. С холмов, рыча, сбежали в море потоки. Вечером в свежей синеве махрово распустились звезды. Мокрый и веселый, пришел на галеру Еми-Али.
- Наконец-то! - сказал он, усаживаясь в кругу гребцов и подбирая ноги под себя. - По молитве русского попа аллах послал дождь. А труды наших мулл пропали даром, хотя они и молились по пять раз в день, как велит закон.
- Вот диво! - вскричали галерники. - Басурманскому богу наши попы полюбились!
- Э, нет! - быстро возразил Еми-Али. - Аллах так не любит гяуров, что спешит исполнить всякую просьбу, лишь бы они ему не докучали.
По галере дружно прокатился смех.
- А пошто турки по пять раз на дню молятся? - спросил Самийло.
Еми-Али потер ладонью правое веко и заговорил: