а затем смерть, подобную смерти от паленой водки. Что он думал, что это Карпушин отравил Тузикова, а теперь выходит, яд предназначался для самого художника. Да еще был расчет, что сначала тот крупно подебоширит и наверняка скомпрометируется перед иностранцами и местными поклонниками, а уж потом его смерть не вызовет ненужной реакции.
– Скоро у меня будут результаты анализа этого пойла, – добавил он
Хмель не брал, вновь наполнили чашки.
– Жалко твоего парня, Ксения была ему не пара, – сказал Валера.
– Знаешь, он считает, что это он убил Тузикова и гордится этим.
– Я его понимаю. Хороший у тебя племянник.
– Дашь показания, что коньяк она подарила?
– Нет. Я не хотел принимать от нее ничего, взял, чтобы не обидеть. Представился повод – избавился от этого коньяка, отдал Тузикову.
– Почему не дашь показания?
– Смысла в этом никакого, не сама же она его наркотиком заправила. Кто это сделал, и сам все знает, а если кто лишний догадается, то постарается, чтобы скорей позабыл.
– Свидетели были.
– Были, но ты ребят не впутывай, их и так уже затравили из-за меня, стучать заставляют, Ксюшу сюда подослали шпионить, она сначала с другим жила, а потом мной заинтересовалась.
– И ты, что же, это знал?
– Да. Видишь ли, она была расчетливой, из тех женщин, для которых секс был лишь средством достижения цели. Зачем бы я был ей нужен? Я вдвое ее старше, у меня ничего нет, когда удается продать картину – деньги уходят на оплату долгов. И вообще, случайный заработок, такую девушку это заинтересовать не могло. Вот если бы визу уже получил, тогда перспектива бы наметилась.
– Моя сестра и племянница ее ненавидели, считают, что она Алика окрутила только из-за московской прописки и квартиры. Думаю, это они подстроили, что Ксюшу выселили из Москвы на период олимпиады.
– Правильно считают. Умные они у тебя. Защищают парня, как могут. Матери такие вещи нутром чувствуют.
Долго сидели они в тот вечер, никак не могли закончить разговор. Говорили о Ксюше, о живописи, о политике, об олимпиаде, о Высоцком, договорились завтра пойти к театру на Таганке, вообще, говорили о жизни. Не говорили только о Бельгии и об отъезде. На прощание Валера сказал:
– Я хочу тебе подарить одну работу, возьмешь?
– Конечно. Спасибо.
Работа была в стиле Карпушина, красочные мазки, находящие друг на друга, создавали портрет девушки с глазами олененка Бэмби. На первый взгляд портрет вызывал умиление, а приглядевшись, становилось не по себе от того, что художник назвал расчетливостью, не сразу заметная хищная искорка во взгляде. Конечно, он все про нее знал, не знал только, что она будет участвовать в его убийстве.
– Добрый вечер, – сказал Николай Степанович уже другой вахтерше в доме на Усиевича.
– Обалдели совсем. Какой – такой вечер? Ты на часы-то смотри. Куда ходют? Вот в одиннадцать часов дверь запру, сами пускай спускаются открывать, я не нанималась всю ночь двери открывать… – забубнила она.
Под ее бормотание Николай Степанович прошел к лифтам. Вдруг что-то в брюзжании показалось ему странным, слова 'проститутка', 'юбка зад не закрывает' к нему относиться никак не могли. А что, если эта зараза узнала девушку на картине Карпушина, которую он нес с собой.
– Скажите, вы знаете эту девушку?
Без переводчика с маразматического понять все слова вахтерши было невозможно, но суть приоткрылась, Ксюшу бабка здесь видела, значит, она сюда приходила. Может быть, здесь и с Аликом познакомилась, увидела привилегированный дом, большие квартиры, вот здесь все и могло начаться.
Сколько же всего произошло с тех пор, как он покинул квартиру сестры, а всего-то прошло два дня. Как он раздражался на сестру из-за Ксюши, обвинял в шкурничестве, считал виновной в трагической смерти невинной девушки. Ничего этого не осталось после разговора с Валерой.
Сестра провела весь день в клинике у Алика. С ним работал психолог, есть положительные тенденции.
– Спасибо тебе, Коля. Если бы не ты.... А я, какая же я дура, ведь я хотела как лучше.... А теперь эта девушка мертва, и получается, что я в этом виновата, – Ольга была тихая, даже кроткая, – Что теперь будет, Коля?
– Думаю, что для тебя это станет хорошим уроком. Главное, чтобы с Аликом все было в порядке. Не переживай, прорвемся. Дай лучше чайку.
Ольга засуетилась, бросилась ставить чайник, накрывать стол.
– Да, тебе звонил Андрей, сказал, что встретиться с тобой не может, не здоров. Еще просил тебе передать, что выводы твои правильные. Это ведь хорошо, да, Коль, что выводы правильные?
Даже когда он говорил Карпушину о своих подозрениях, была у него надежда, что где-то вкралась ошибка, что это все – мнительность. Теперь в деле полная ясность, впутались его родственницы в чужую игру, и непонятно осталось только одно – как из всего этого выбираться.
При подходе к дому ему пришлось посторониться, пропуская машину 'Скорой помощи', неприятно кольнуло предчувствие. Дверь открыл давешний 'монашек'.
– У нас беда, – сказал он, – Валерий Христианович умер.
Николай Степанович сразу увидел опломбированную дверь у входа. В коридоре толпились соседи художники.
– Когда это произошло?
– Утром, дверь в его мастерскую была раскрыта, ребята заглянули, а он уже остыл. Сказали, инфаркт.
Полковник обвел взглядом художников, те отводили глаза.
– Они боятся, – подумал он, – боятся, но, если надавить или воззвать к совести, могут сказать. Но Валера просил не трогать ребят, им и так достается из-за него.
– Есть у кого-нибудь нож?
Ему подали обычный столовый нож, довольно тупой, но для его цели это неплохо. Художники разошлись по комнатам. Полковник аккуратно отодвинул ножом пломбу, дверь была не заперта, наверное, ключ давно пропал. Плотно прикрыл за собой дверь и приступил к обыску. Очень скоро он обнаружил то, что искал – портативный магнитофон на книжном шкафу, замаскированный пыльным хламом, однако сам вовсе не пыльный. Кто включал его? Такая кассета рассчитана на несколько часов, так что могли включить до его прихода, когда художник выходил в магазин, а могли и еще раньше. Вынул кассету, слишком откровенными были вчерашние разговоры, не предназначались они для посторонних ушей. Отмотанную пленку Николай Степанович сжег над раковиной умывальника. Дождался, когда она превратиться в кусочек оплавленной пластмассы, закрыл за собой дверь, поставил пломбу на место и ушел.
Навстречу ему шли двое мужчин в застегнутых пиджаках, несмотря на теплый день. Они скользнули по полковнику равнодушным взглядом и прошли мимо. Полковник украдкой оглянулся, они направлялись в мастерскую.
Дворами Николай Степанович вышел на Садовое Кольцо. Он не хотел оставаться один, но нужно было о многом подумать. По противоположной стороне медленно двигался людской поток по направлению к театру на Таганке, полковник перешел Кольцо под эстакадой и встал в конец очереди. Для него сейчас это было самое подходящее место, он чувствовал единение с окружающими, пришедшими почтить память народного поэта, которому при жизни