посмотрим со всех сторон. Хотите, подождите.
– Нет, я должен ехать в деревню, где произошла драка. Там тоже посмотрим, нет ли оцарапанных.
– Тогда я к вашему возращению подготовлю отчет.
Начальник районной милиции выделил московскому полковнику двух сотрудников в дополнение к участковому. Москвичи не стали посвящать местных, что полковник в отставке, поэтому те подчинялись ему безоговорочно, чувствуя матерого сыскаря. Одного местного оперативника Николай Петрович направил на телефонную станцию. Если Алик появился здесь, где была убита Ксюша, значит, какая-то связь у них была. Пусть выпишет все номера московских телефонов, с которых вели разговоры, все вызовы, где разговор не состоялся, с того дня, когда прибыли московские выселенцы. Пусть узнает фамилии и адреса всех московских абонентов. Потом лейтенант должен был поехать на станцию, взять расписание электричек со всеми изменениями, особенно в тот день, когда убили Ксюшу, опросить сотрудников станции, видели ли они Алика и Тузикова, фотографии пусть возьмет из дела. Также особое внимание – машинам с московскими номерами, на станции, на заправке, в ГАИ. Капитана он попросил заняться отправкой трупов на экспертизу и собрать все возможные сведения о Ксении Загорской, и прежде всего – как она сюда попала.
Сам Николай Петрович собирался отправиться в деревню. Надо было где-то перекусить, есть уже здорово хотелось, да и застарелая язва требовала. Общепитовское заведение на вокзальной площади пришлось сразу отвергнуть. Мощный запах чеснока и перца, исходящий из сомнительного мясного супа не мог полностью скрыть тухлятину, посетителя обмануть можно, но желудок – никогда. Участковый, человек бывалый, предложил пообедать с 'контингентом' на месте. Оказывается, всех переселенцев кормили. Собственно, предполагалось, что они будут трудиться на строительстве и в сельском хозяйстве, и за это их будут кормить. Но наладить трудовую деятельность никак не получалось. Ладно, придется с обедом повременить. Выехали на московском УАЗике втроем, не считая водителя. Подмога была очень кстати, по случаю смерти Высоцкого ожидались волнения в этой среде. Как это у нас получается. Человек только сегодня ночью умер, ни по радио, ни по телевизору – ни звука, а все знают, за сто верст уже известно, и народ волнуется, и милиция мобилизована. Хотя сама милиция тоже слушает Высоцкого и тоже расстраивается, что он умер. Соболезнования всем нам.
Уже при подъезде к некрашеным деревянным баракам на краю деревни слышен был хриплый голос, звучащий с разных сторон. С десяток бараков были выстроены еще до войны как временные, с какой целью, можно только предполагать, они давно не использовались, но не доходили руки и снести. Вот и пригодились через сорок с лишним лет. Воистину, нет ничего более постоянного, чем временное. Кругом валялись ржавые детали сельскохозяйственных машин, на трухлявых бревнах покосившихся ворот болтались лишь ржавые петли, лестница на крыльце барака зияла дырами прогнивших ступенек. Время здесь остановилось. Мужики стояли группками, выпивали, кто-то терзал гитару, истерично подражая народному барду. Милиционеры бросились их разгонять, участковый подтянулся на окне и выдернул шнур магнитофона, пристроенного на окне ближайшего барака.
– Что ты делаешь?
– Есть приказ отбирать магнитофоны.
Было понятно, что выселенцы этого не допустят, недовольная толпа смыкалась вокруг участкового. Обстановка накалялась.
– Отставить, – рявкнул Николай Степанович.
– Мы здесь не для этого. Погиб ваш товарищ, я – полковник Звягин, произвожу дознание, – его решительный голос звучал удивительно в унисон пению Высоцкого, – Мне нужно переговорить с теми, кто видел драку, вот у меня список фамилий. Прошу по одному.
Он решительно прошел в барак, перешагнув через дыры на лестнице, нашел свободное помещение, оказавшееся кухней, сел за стол и разложил бумаги.
После того, как он увидел мертвую Ксюшу, Николай Степанович внутренне перестроился, давно у него не было такого ощущение, злость, охотничий азарт и профессионализм сплелись в единый сплав, обострив и ум, и интуицию. По его приказу милиционеры осматривали бараки, ища поцарапанных, уже отобрали двоих, одного отпустили, ссадины он получил, свалившись с крыши, куда полез крепить радиоантенну, небось не радио 'Маяк' слушать. Понятно теперь, как узнали о смерти Высоцкого 'вражьи голоса' нашептали. Позже отпустили и второго, лазил в деревенский огород, дед – хозяин его турнул, что и подтвердил милиционерам.
Сам Николай Степанович опрашивал свидетелей, то по одному, то всех вместе. Он уже представлял себе ту драку так ясно, как будто видел сам. Алик набрасывается на Тузикова с подобранной с земли железякой, бьет по голове. Видимо, по касательной – у Тузикова остается только ссадина на щеке, но тогда это было непонятно. Все подтверждают, что Тузиков падает после этого удара. Алик продолжает бить его уже кулаками, пока тот не затихает. Полковник уже много узнал о Тузикове – фарцовщик, алкоголик, вымогатель и шантажист.
Полковник никак не мог успокоиться, где-то совсем близко был тот факт, который выявит истинного убийцу, а без этого Алик никогда не будет полностью оправдан, даже получив заключение судебно-медицинской экспертизы. Что произошло с Тузиковым до встречи с Аликом?
В жилом помещении в ряд стояли допотопные металлические кровати, без постельного белья, вонючие матрасы кое-где были прикрыты серыми солдатскими одеялами. Беда. Все это он уже видел несколько десятков лет назад. Как просто решаются проблемы – выслать убогих и инвалидов, чтобы не отравляли радость победы, выслать асоциальных элементов, чтобы не порочили столицу Олимпиады. Полковник сам осмотрел вещи покойного, сложенные в тумбочку у койки со свернутым матрасом, – ничего. Ничего, что могло бы дать зацепку, путеводную нить. Вытряхнул на газету помойное ведро в коридоре – почти ничего, только два коричневых окурка сигар выглядели инородными телами. Пошел по другим тумбочкам. Есть! Пустая бутылка французского коньяка 'Наполеон'. Такой коньяк не продается в советских магазинах, только – в 'Березках', на валюту. Что-то в этом роде он и искал. Хозяин тумбочки – старый рецидивист не был в числе свидетелей драки и еще не был опрошен. Такой никогда и не станет говорить со следователем, пока его не прижмешь, как следует. Сейчас жать его было нечем, но попробовать нужно. Участковый привел на кухню Зимина Якова Леонидовича, Зяму, изрядно помятого жизнью мужика с татуировками, торчащими отовсюду: из грязного ворота рубашки, из ее закатанных рукавов, с гнилыми зубами, выглядывающими изо рта при кривой ухмылке. Зяма пах бедой, хотя старался держаться со своеобразным достоинством.
Николай Степанович молча курил и смотрел на сидящего напротив него уголовника, обдумывая, как к нему подступиться. А Зяма вдруг сам сказал:
– Спрашивай, полковник, чего там. Что смогу, скажу за то, что позволил с Володей попрощаться, не как эти овчарки. Спрашивай все, что тебе нужно, только сейчас спрашивай, завтра ничего не скажу.
Николай Степанович не стал одергивать рецидивиста, ишь, условия ставит, не до того было, сразу перешел к делу.
– Ты