Совершенно неприхотливый Володя все принимает с детской благодарностью; ест быстро, с удовольствием, по-мужски. У меня часто пригорает картошка. Он почему-то радуется и говорит, что так еще вкуснее. В нем много детского, чистого. Свежую рубашку он надевает, как драгоценное платье, и восхищается: «Как можно было ее так отутюжить!» У него был дар радостно жить. Когда он смотрит на меня, я чувствую себя такой прекрасной, что становится страшно самой.
Когда я чувствую твой взгляд сейчас, сегодня, мне кажется, что я хорошею.
Вихрем за руки слетаем с лестницы (лифт для пожилых и старых), в переполненный троллейбус — и студия.
Мы расходимся по разным курсам, разным аудиториям, вливаемся в свои коллективы и потаенно маемся разлукой.
У меня четвертый выпускной курс. Мы работаем над дипломными спектаклями и догрызаем гранит наук.
Водевиль «Пощечина» — я в главной роли, в бело-голубом атласном платье с букетиком фиалок у пояса и двадцатью четырьмя локонами рыжей спиралью на голове. С нами работает Алексей Николаевич Грибов. Он приходит медленный, недовольный, долго расчесывает лысину у зеркала рядом с раздевалкой, входит в аудиторию и садится, подперев кулаком щеку, так что один глаз закрывается, а другой тоскливо смотрит на нас. Беззлобно и безутешно обругав нас бездарями, он постепенно оживляется, глаз начинает светиться каким-то загадочным ликованием, и он сам выходит на площадку. Откуда появляются силы?! Он запросто и меня, и Грету, и обеих вместе хватает в охапку, раскручивает, держа нас, как снопы, под мышки, хохочет и рыдает и под конец репетиции объявляет нас гениальными.
Островский — «В чужом пиру похмелье». Я — скромная, ситцевая, добрая дочь бедного учителя. Ставит Владимир Николаевич Богомолов. С ним замечательно. Он обладал тайной доверия, перед ним душа сама раскрывалась, и работалось необыкновенно легко. Владимир Николаевич так истово и радостно любил театр. Как хорошо, что еще до студии Володя пришел к нему в драмкружок, а мне посчастливилось с ним поработать. Очень хорошо помню всех занятых в этой работе, особенно Сахар Сахаровича — Юрочку Ершова.
«Мнимый больной» — Мольер. Белина — сплошное коварство и роскошные костюмы — парча и бархат из мхатовских закромов. Мою светлую рыжесть прячут под темную бронзу парика, нос украшают небольшой горбинкой, глаза зеленой подводкой — хищник, да и только. Постановщик тоже Владимир Николаевич.
Алехандро Касона — «Третье слово». Анхелина — наивная, чудаковатая тетушка, нежно любящая племянника; в моменты нервных потрясений поет фальшиво венский вальс и нечаянно бьет посуду. Ставит Виктор Карлович Монюков. Я до того глупа, что не сразу понимаю, что за прелесть эта тетушка и как здорово попробовать не только разные характеры, но и возраст.
И два эпизода в «Ревизоре» — унтерша, которая «сама себя высекла», с длинным носом, наклеенными бровями и наполовину заклеенными глазами, в реденьком паричке и старой кокетливой шляпке, и дама в последнем акте с двумя фразами тяжелым басом. Над «Ревизором» работали Георгий Авдеевич Герасимов и Комиссаров.
Во всем великолепном разнообразии моих героинь появлялась я перед Володей, часто сбегающим с лекций, чтобы хоть на минуту заглянуть к нам. Ужасно забавно было видеть его глаза, полные муки, когда он встречал меня унтершей; лицо его вытягивалось, бледнело, и если он не говорил: «Чур, меня!» — то только от онемения. И какая восхищенная улыбка сияла, когда я проскальзывала в черно-зеленой роскоши Белины, шелестя длинным шлейфом и блистая декольте.
Мы с Володей в Сокольниках на Американской выставке. 1957 год.
А у Володи второй курс. У них отрывки из пьес. Это совсем не то, что этюды на первом. В этюдах действующее лицо — сам студент. Он сочиняет различные обстоятельства, жизненные ситуации, но остается самим собой. На втором же курсе совершается переход от своего «я» к художественному образу. Как правило, мастера брали отрывки из классиков, работали со студентами не только педагоги, но и замечательные, великие актеры МХАТа. Я не помню, что делал Володя. Мне преступно было не до того. Важно, что он рядом, важно, что с ним солнечно, и появляется такое ощущение, будто исчезает земное притяжение — стоит подпрыгнуть, и взлетишь.
В обеденный перерыв мы часто бежали на Большой Каретный. В двух крошечных тесных комнатках дома 15 жили Евгения Степановна с Семеном Владимировичем. Пианино, горка черного важного дерева, полная чудесных чашечек — хрупких, изысканных, нежных, сияющих позолотой, — хрустальных вазочек и рюмочек, и дразнящий запах дорогих духов с примесью чарующей прелести армянской кухни.
Яркая, большеглазая, сияющая Евгения Степановна спешила накормить нас, на уход давала денежку, и мы убегали в свою студенческую жизнь. Если дома был Семен Владимирович, он усаживался напротив и подробнейше, с пристрастием расспрашивал о студии, друзьях, доме…
Евгения Степановна была второй женой Семена Владимировича и второй мамой для Володи. После войны Семен Владимирович служил в Германии, и Нина Максимовна отпустила маленького Володю с отцом и Евгенией Степановной. Я не могла понять тогда да и теперь не понимаю, как можно отдать ребенка незнакомой женщине на несколько лет, даже с родным отцом!
Володя любил мать бережной, охранной любовью, но и к Евгении Степановне прикипел сердцем. Она стала для Володи сокровенным человеком, надежным любящим другом, которому он мог довериться в трудную минуту и всегда находил поддержку.
Володя ласково звал ее «тетей Женечкой», торопливо проглатывая «тетя». Мне кажется, что ко всем близким женщинам он относился по-мужски, с вечной потребностью защитить. Племянница Евгении Степановны Лида, с которой Володя жил на Большом Каретном после возвращения из Германии (отец тогда служил в Киеве), превратилась в Лидика, мама Евгении Степановны, легкая, как высохшая веточка, с огромными ласкающими глазами, стала «бабилечкой». Нину Максимовну всегда называл «мамулечкой», а меня — Изулей, впрочем, так меня называл весь курс.
К мужчинам: отцу, его брату Алексею Владимировичу, их фронтовым друзьям — он относился как к героям — торжественно-восхищенно. Они величались строго по-мужски. Вот только муж Лидика и близкий друг Семена Владимировича Левушка, при всем почтении, оставался Левушкой, то ли из-за приветливой мягкости характера, то ли из-за лучистых теплых глаз, внимательных и доброжелательных.
Совершенно отдельно, почти недосягаемо, с уважением невероятным относились к деду, отцу Семена Владимировича, Володиному тезке Владимиру Семеновичу. У него было четыре высших образования и четыре жены. Последняя, с царственным именем Тамара, моложе его на сорок лет, что вызывало тревожный восторг и удивление. Однажды я увидела ее мельком, когда она приходила к Нине Максимовне на 1-ю Мещанскую. В прихожей задержались нездешние духи, мерцание меха и звонкая зрелая молодость. А дед сначала был на фотографии: длинный плащ, шляпа, узкое лицо, фигура вытянутая, взгляд внушительный; и еще — дед и два очаровательных пышноголовых мальчика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});