Читать интересную книгу Практические занятия по русской литературе XIX века - Элла Войтоловская

Следует сказать студентам о той огромной эрудиции, которая нужна текстологу, о необходимости для него глубокого понимания мыслей и стиля писателя, чтобы разгадать и понять, что скрывается под неразборчивыми словами черновика. Хорошо, если преподаватель сможет при этом сослаться на живые примеры. Так, в 1933—1936 гг. работу с аспирантами ЛИФЛИ по текстологии проводил Борис Михайлович Эйхенбаум. В этот период он участвовал в подготовке Полного собрания сочинений Н. В. Гоголя. Он часто приходил в аудиторию, отрываясь от большой текстологической деятельности. Б. М. Эйхенбаум не раз приносил какой‑либо волновавший его текст и делился с аспирантами сложностью задачи, стоявшей перед исследователями. Впрочем, для Б. М. Эйхенбаума в области текстологии не было незначительных вопросов. Для него важно было каждое слово классика. Как‑то он развернул сложенный вчетверо листок, который совершенно стерся по сгибам. Аспиранты видели дырочки, обрывки бумаги между ними, и кое–где на этих частицах бумаги были едва–едва обозначенные буквы. И тут же, в аудитории, Б. М. Эйхенбаум наглядно показал, как были разгаданы эти своеобразные иероглифы. А однажды он принес в аудиторию узкую синюю тетрадь–рукопись «Миргорода» и прочел первую фразу из «Старосветских помещиков». Прочел так, что даже самые «глухие» из аспирантов поняли, что слово «простотою», которым Гоголь характеризовал миргородские домишки, было тут мало выразительно и неуместно; кроме того, оно нарушало впечатление от того, что было сказано о них дальше. А потом это слово рукописи, написанное, как и весь текст, мало разборчивым почерком Гоголя, было заменено разгаданным текстологом словом «пестротою», и все стало на место: гоголевская фраза ожила, и живые краски возвращены началу повести. Теперь в академическом издании, как и во всех иных, эта фраза читается так: «Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владельцев отдаленных деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют старосветскими, которые, как дряхлые живописные домики, хороши своею пестротою и совершенною противоположностью с новыми гладенькими строениями»… (курсив мой. — Э. В.).

О значении работы над черновыми рукописями Пушкина для проникновения в процесс творчества поэта говорит С. М. Бонди, разгадавший многие тайны пушкинских черновиков. «В его черновике иной раз мы находим четко и твердо написанный стих, два–три стиха — это запись уже придуманного, сложившегося в уме. С этого обычно у Пушкина и начинается работа, это и есть первое, записываемое на листке. А затем идет лихорадочная, быстрая запись возникающих в голове образов, обрывков стиха, эпитетов… Перо явно не поспевает за мыслью, слова не дописываются, стих не доканчивается, черта заменяет само собой разумеющееся слово. Очень часто Пушкин пишет только начало и конец стиха, оставляя пустое место для середины, которую придумает потом, а сейчас спешит зафиксировать наплывающие новые мысли, слова, ритмы, образы… Нагромождая слово на слово, вычеркивая, делая вставки, записывая и между строчками, и вкось, и сбоку, Пушкин делает из своего черновика целую сеть с трудом разбираемых строчек, паутину, в которой запутывается читатель его рукописей, и вместе с тем создает драгоценнейший документ, — если мы умеем его правильно и точно расшифровать. Самое главное, что нужно найти в таком черновике, — это последовательность, в которой он писался, — какие слова и фразы сначала, какие после, что зачеркивалось и чем заменялось и т. д. Если мы сумеем найти эту последовательность, мы сможем точно проследить все этапы процесса создания стихотворения, смену мыслей, течение ассоциаций ИТ. д.»[89].

Беседуя со студентами о рукописях Пушкина, преподаватель будет говорить и о рисунках поэта на полях рукописей. Большую помощь в этом вопросе окажут ему книги А. Эфрос[90] и Т. Цявловской[91], авторы которых часто находят интересную разгадку появлению на полях рукописи Пушкина отдельных рисунков.

С. М. Бонди, как и Б. В. Томашевский, отвергает старую практику чтения пушкинских рукописей, когда на черновики смотрели как на подсобный материал, из которого извлекали отдельные куски текста и варианты. Текстолог ставит перед собой две основные задачи: поиск текста (окончательного и вариантов) и исследование истории создания его. Сложной и более важной является работа над черновиком, который отражает особенности процесса творчества. Черновик отличается от беловой рукописи и внешне. Он покрыт помарками, поправками, иной раз написан в разных направлениях. Почерк обычно неразборчив, слова недописаны. Он пишется для себя. Текст черновика, по определению Б. В. Томашевского, «документ творческого движения». Его нельзя изучать статически. «Читая рукопись в той последовательности, в какой она писалась, — говорит С. М. Бонди, — мы как бы ступаем по следам творившего поэта, двигаемся по течению его мыслей и, таким образом, до некоторой (правда, несоизмеримо малой!) степени наталкиваемся на те же ассоциации, которые возникли у поэта»[92].

В работе над черновиками С. М. Бонди советует идти «не от частей к целому, а от целого к частям (и потом опять к целому)»[93]. Надо сначала прочитать весь черновик и составить представление, о чем идет речь в стихотворении, «затем… читать отдельные слова, догадываясь о их значении не изолированно, а в свете составленного общего представления о целом, о замысле вещи. И, наконец, из этих расшифрованных деталей, отдельных слов и фраз составляется новое, полное, уже не общее, а вполне конкретное значение о читаемом отрывке в целом»[94]. «Необходимо внутреннее проникновение в смысл и художественное содержание произведения (то, что академик В. В. Виноградов в своих работах полемически называет «сопереживанием», «субъективно–эстетическим критерием»)[95].

Исследования текстологов наглядно показывают работу Пушкина над своими произведениями. Об этом хорошо сказано в интересной статье В. А. Мануйлова. «В непрестанной работе достигал Пушкин совершенной точности и краткости, предельной выразительности своих произведений. Любое стихотворение Пушкина — это лучшие слова в лучшем порядке, это то, что сотворено на века и не может быть улучшено»[96].

Вот почему так поучительно изучение рукописей поэта не только для литераторов, но для каждого вдумчивого читателя. И хорошо, что в изданиях Пушкина все чаще воспроизводят снимки с его рукописей, особенно черновых. Черновики эти говорят об исключительной напряженности поэтического труда, о громадной требовательности к каждому слову. По черновикам мы можем восстановить движение творческой мысли поэта, это своего рода «стенограммы творческого процесса», по удачному определению Б. В. Томашевского.

На практических занятиях мы знакомим студентов только с элементами текстологии. Обычно сама тематика занятий, возникающие в процессе работы литературоведческие задачи, уровень подготовки студентов в группе обусловливают степень серьезности и глубины постановки той или другой текстологической проблемы. Иные из них рассматриваются бегло, другим мы вправе отвести больше внимания и времени. Сравнительно мало места уделяется на практических занятиях истории текстологии, и прежде всего потому, что эти вопросы будут достаточно широко освещаться на следующих этапах вузовской подготовки в специальных семинарах по автору.

На практических занятиях студенты должны понять значение текстологии как науки. Без ретроспективного взгляда на издание классиков в прошлом понять, что сделано советскими текстологами, немыслимо. Поэтому хотя бы выборочное ознакомление студентов с отдельными моментами истории текстологии совершенно необходимо. Большую помощь в этом направлении окажет преподавателю содержательная работа А. Л. Гришунина[97].

На материале посмертного издания Пушкина, составленного друзьями поэта — В. А. Жуковским, П. А. Вяземским и П. А. Плетневым[98], легко обнаруживается несовершенство изданий классиков в первую половину XIX в., когда о научной текстологии еще не было речи. Внимательное рассмотрение одного из томов этого издания сразу вызывает множество недоуменных вопросов. Удобнее всего сделать это на третьем томе, посвященном стихотворениям поэта. Непростительная неполнота издания— вот первое, что бросается в глаза. Студенты не смогут найти в этом томе самых общеизвестных стихотворений, таких, например, как «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»[99].

Студенты будут удивлены тем, что ближайшие друзья поэта, имевшие доступ к пушкинскому наследию, не обогатили издание новыми публикациями, не включили в него не напечатанных при жизни поэта стихотворений. В процессе беседы выясняется, что в томе III Сочинений Александра Пушкина не помещено даже многое из того, что было опубликовано Пушкиным в собраниях своих произведений и в периодической печати, даже в пушкинском «Современнике». Каждому из студентов, постоянно работающему по советским изданиям Пушкина, бросается в глаза полное игнорирование в III томе хронологического принципа: ни в оглавлении, ни в отдельных разделах книги нет указаний на время создания или публикации стихотворений. Лежащий в основе построения тома жанровый принцип не продуман и не выдержан; так, например, в рубрику «Лирические стихотворения» включено только семь (!) стихотворений поэта, а вся интимная лирика Пушкина отнесена либо к разделу «Песни, стансы и сонеты», либо к «Элегиям». Удивляет студентов, воспитавшихся на советских изданиях, и полное отсутствие каких-либо примечаний и комментариев, оставляющих некоторые стихотворения непроясненными. Нет также никаких библиографических справок.