подошел ближе, стараясь держаться так, чтобы Стеша его не заметила, пригляделся к наполовину отвёрнутому профилю девушки, освещенному солнцем, попадавшим на неё из узкого продолговатого окна, и кивнул, подтверждая, что в особом гриме её лицо не нуждается и можно начинать съёмку.
Герман включил камеру на крупный план и начал снимать, стараясь не пропустить ни единого движения Стешиных тонких сильных рук, священнодействующих вокруг коровьего вымени, ни одного жеста, ни смены выражения на её лице. И то, с каким состраданием она прикусывала губу, когда Красотка вздрагивала от боли, и дрожащую трогательную прядку светлых волос, выбившуюся из – под косынки, и капельки пота, выступившие на лбу девушки.
Красотка постепенно прониклась доверием к её рукам, успокоилась и даже придвинулась ближе и застыла, словно прислушиваясь к голосу девушки, что – то напевающей в такт своим плавным движениям. Закончив массаж, Стеша замолчала, опустила руки к полу, закрыла глаза и выгнулась, снимая напряжение с усталой спины.
Отдохнув несколько секунд, сполоснула руки в стоявшем рядом ведре, вытерла чистым полотенцем, висевшем на плече, и, устроив белый металлический подойник между колен, осторожно потянула за коровьи соски. Звон белых упругих струек, ударявших о стенки ведра, был сначала нетороплив и протяжен. Так музыкант настраивает и пробует перед выступлением звучание своего инструмента. Затем они зазвенели быстрее и громче, а Стешины руки замелькали, словно исполняя на необычной арфе чудесную мелодию, менявшую свой тон по мере наполнения ведра и постепенно приглушавшуюся растущей белой пенистой шапкой.
Наблюдая за действиями Стеши, читая выражение эмоций на её тонком лице, которого он ещё толком и не разглядел, Герман восхищался тем, что из такого, казалось бы, простого и крайне неромантичного действа, как дойка коровы, может сложиться законченное и даже озвученное произведение.
Стеша уже заканчивала дойку, когда заметила боковым зрением движение и какой – то посторонний предмет. Повернув голову, она увидела рядом с собой видеокамеру, испуганно вздрогнула и вскочила на ноги, едва не опрокинув ведро с молоком.
– Что вы делаете? – воскликнула она, глядя на снимавшего её парня.
– Простите! – воскликнул Герман, не опуская камеру. – простите ради бога, я не хотел вас напугивать…
– Кто вам разрешил? Перестаньте сейчас же… – возмутилась Стеша, прикрывая лицо согнутым локтем.
Парень смотрел на неё добрыми, улыбчивыми глазами и говорил, говорил…
– Извините ради бога за то, что не испрошено разрешение, но вы были прекрасны, как мадонна…
– Какая ещё мадонна? Что вы такое говорите?
… Он нарочно коверкает язык, пронеслось в её голове, чтобы поиздеваться над нею, одетой в поношенное, хоть и прикрытое белым халатом платье, над её по бабьи повязанной косынкой, и тем, что от неё пахнет молоком и коровьим навозом…
– Я смотрел за вами, когда вы доили корову. Никогда не думал, что это так красиво…
– Красиво? Что красиво? – не понимала Стеша.
… О чём он говорит. В чём он увидел красоту и вообще, откуда он взялся? Разве место ему, такому чистому, свежему и нарядному, здесь, в этом коровнике? Ему, привыкшему вращаться среди звёзд, красивых, изящных, пахнущих дорогим парфюмом…
… Боже, какое у него мужественное лицо, похожее на лицо древнего викинга… И этот ласковый взгляд, проникающий прямо в сердце… Зачем?…
– Ваши руки, ваш голос…
Умом она понимала, что должна бежать без оглядки и навсегда забыть эти тёмные, волнистые волосы, достающие до плеч, строго очерченные, сросшиеся на переносице и приподнятые к вискам брови, и удивительные серые глаза, опушенные густыми ресницами, но не было никаких сил даже отвести от них взгляд…
– Я видеооператор, меня зовут Герман. – сказал он, глядя на неё с доброжелательной, располагающей улыбкой, – А как зовут Вас?
– Стеша, Степанида… – ответила она, теребя руками поясок халата.
– Весьма необычное, редкое имя. – Герман говорил тихо и спокойно, чтобы дать ей прийти в себя, – мою маму зовут Стефания. Немного похоже, не так ли?
– Стефааания… – повторила Стеша протяжно, словно прислушиваясь к звучанию имени, и, помолчав, сказала, – очень, очень красиво… Степанида намного грубее.
– Вы напоминаете мне её. Она так же красива, как и вы. Мне её не хватает, очень – очень.
– Мои родители умерли. – доверительно, как давнему знакомому, сообщила Стеша, почувствовав себя гораздо уверенней после его упоминания о своей матушке. – Мне их тоже не хватает. Но я их хорошо помню, хотя в то время была маленькой девочкой.
– У нас есть что – то общее. Как будто я знал вас много лет. У вас бывает так, что вы видите человека впервые, а вам кажется, что вы знали его очень давно?
Стеше очень хотела сказать, что именно сейчас она чувствует то, о чём он говорит, но, не решившись, тихо прошептала:
– Не знаю…
– Так бывает, когда встречаются родственные души. Они не должны терять связь. Я уверен, мы тоже должны встретиться ещё очень много раз…
– Не знаю… – повторила Стеша.
– Степанида! – окликнула Варвара, выглядывая из подсобки, – Где ты там копаешься? Неси сюда молоко и ставь варить молозиво. Будем угощать гостей.
Стеша подхватила ведро и заторопилась в бытовку. Герман широко шагал рядом с нею. Они уже почти дошли до двери, когда, словно гром среди ясного неба, раздался сердитый голос Митяя, возникшего в распахнутых воротах.
– Стешка! Вот скажи мне, чё ты тут делаешь? Все бабы давно уже по домам, а ты почему – то не торопишься… Совсем от рук отбилась, гулёна, твою мать…
– Ты чего тут шумишь? – спросил Евсеич, загораживая ему дорогу, – Ну задержалась молодуха, так не по своей же воле, а потому, что ей опять дали первотёлка.
– Да уж вижу, какой у неё первотёлок. Только он почему – то больше смахивает на бычка… – гоготнул Митяй, вскипая от злости при виде Германа, идущего рядом со Стешей.
Он не смог бы объяснить даже самому себе, что из увиденного его возмутило больше – то, что рядом с его женой идёт мужчина, от которого ему пришлось скрываться, сидя в унизительной позе под кустом сирени, или выражение Стешиного лица. Она не болтала, не улыбалась, как делала бы на её месте любая другая девушка, желающая привлечь внимание молодого человека. Это было бы нормально… Но она шла выпрямив спину, которая у неё в последнее время почему – то начала сутулиться, расправив плечи и чуть склонив на бок высоко поднятую голову с задумчивым, просветлённым взглядом, как будто увидела впереди что – то необычное и долгожданное.
Именно эта отрешенность удивила Митяя и даже встревожила неприятным, хотя и трудно объяснимым предчувствием.
– Причём тут это? – вступился за свою любимицу Евсеич, – Она делает свою работу, а человек свою, а ты скорей давай всех оскорблять. Некультурный ты человек, Митяй.
– Знаю я эту работу… Она и без того уже загордилась, прямо не подступись… Звезда, твою мать…
– Говорю тебе, она тут