Читать интересную книгу В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

— Точно своими глазами видел или сорока на хвосте принесла? — появляясь в двери, требовательно переспрашивает Павел, не менее остальных заинтригованный Тумановеким известием: до сих пор о женщинах-штрафничках слышно ничего не было.

— Как есть своими. Вот те крест!… — Витька истово перекрестился.

— Ну, смотри, если что, — пригрозил Павел. — Богданов тебя точно любить Родину научит, а я сделаю вид, что не заметил.

На площадь к штабу отправились втроем. Тимчука Павел оставил на хозяйстве, приказав вызвать к его приходу Ведищева.

Дождь прекратился, после полудня разъяснило, заметно потеплело. Витька, поспевая следом с Богдановым, все частил и божился, уверяя, что говорит как есть чистую правду, ничего не сочиняет — вот увидите! — а Богданов, занудливо противясь, грозился в ответ праведной местью, если тумановская простота снова окажется на поверку пустым брехом.

На площади у братской могилы уже толпился и гомонил любопытствующий народ. Все поглядывали в сторону штаба, где против крыльца стояла коротенькая — человек двадцать — шеренга солдатского строя. И правда женского.

— Во, бабы! Видите? — обрадовался за спиной Туманов. — Чё я говорил?

Приметив издали в одиночку перекуривавшего соседа — командира первой роты капитана Федора Корниенко, Павел направился к нему.

— Что за цирк?

— Медперсонал. Санинструкторы.

— Тьфу, черт! А мне сказали — штрафнички.

— Кто тебе такое сбрендил? Кстати, с тебя причитается.

— Заглядывай после отбоя. Сто грамм наркомовских, так и быть, выставлю.

— Наркомовскими не отделаешься, — блеснул золотым зубом Корниенко. — Сто грамм — это за звание. А за должность — готовь коньячок.

— Идет.

— А ничего вон та деваха, смотри! Младшенький лейтенантик которая.

— Эти б ножки да мне на плечи! — поддержал сзади чей-то мечтательно-стонущий голос.

— Пиши заявку комбату. Красавец мужчина, два ордена — не откажет. К третьему представлен. — Павел намекнул на третий орден — Красного Знамени, к которому Корниенко вместе с командиром пятой роты Доценко был представлен. Оба, кстати, двумя неделями раньше получили очередные, капитанские, звания.

Корниенко уловил его потайную тоску:

— Не плачь, скоро и ты свой назад получишь. А может, и второй в придачу прихватишь.

Павел не лукавил. Корниенко и впрямь красавец мужчина. Яркий тонколикий брюнет, черноглазый, с удивительно чистой, нежной, прямо девичьей кожей лица, отливающей после бритья глянцевой синевой. Со всех сторон благополучный. На фронте два года, и ни единой царапины. Семья — жена с дочерью как жили до войны в родительском доме в Челябинске, так и живут.

— Где же комбат-то?

— У себя. Прихорашивается, наверно.

Ожидание затягивалось. Минуты шли, а комбата все не было. Наконец он появился на штабном крыльце в сопровождении начальника связи старшего лейтенанта Зобова и командира взвода охраны Сачкова. Спустился по ступенькам на землю, к строю прибывших медиков.

— Товарищ майор, — выступила вперед старшая команды с погонами старшего лейтенанта медицинской службы, — команда медперсонала в количестве восемнадцати человек прибыла в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы. Старшая команды старший лейтенант Ирина Маркина.

— Вам, старший лейтенант, известно, что вас направили в штрафной батальон? — тихо, но различимо, качнувшись с пятки на носок, вкрадчиво спросил комбат.

Площадь затаила дыхание.

— Так точно. Известно.

— О том, что солдаты — бывшие зэки, вы тоже знаете?

— Да, знаем. Но мы медики, должны оказывать медицинскую помощь всем, кто в ней нуждается. Это наш долг.

— Про клятву Гиппократа и про долг мы тоже наслышаны, — взгрустнул Балтус. — Но штрафной батальон потому и штрафной, что личный состав как раз преданностью долгу и не отличается. А потому первым, кому потребуется здесь помощь, так это вам. А у меня нет ни лишних людей, ни лишнего пулемета, чтобы обеспечивать вашу охрану. В штрафном батальоне нужны медики-мужчины. Вам и вашей команде, товарищ старший лейтенант Ирина Маркина, здесь не место. Возвращайтесь назад и доложите своему начальству: комбату Балтусу вы не нужны!

Так обмануться в ожиданиях! Площадь взроптала. Такой подлой неблагодарности простить комбату она не могла.

— Эх, комбат! Ну, комбат! — застонал за спиной знакомый голос, тосковавший раньше по женским ножкам. — Не надо, видите ли, ему! Может, и не надо… А нам чего? Яйца уже квадратными стали, по пуду весят_.

— Как пулю в лобешник закатать, так это он ментом. Раз — и в дамках! Гад натуральный… Бесплатно же дают!

— Не-е, ты погляди! Глянь, глянь, чего делает, вражина, а?! Издевается!…

Балтус между тем с непроницаемой маской на лице медленно прошелся вдоль шеренги медиков, пристально вглядываясь и отыскивая в лицах одному ему понятные физиогномистические приметы.

Возвратясь к середине строя, указал пальцем:

— Вы, вы и вы! Три шага вперед.

Из строя вышли две самые возрастные и внешне невыразительные особы, а также третья — бесполое мужеподобное существо с плоским, азиатским типом лица и мощным квадратным — метр на метр — мужским торсом.

— Вы кто, представьтесь, пожалуйста, — обратился к ней Балтус

— Военфельдшер старшина Мамазинова, товарищ майор.

— До армии где работали?

— Фельдшером на золотоприиске. В Сибири, на Лене.

— Крови не боитесь?

— Я, товарищ майор, ко всему привычная. У нас там врачей и больниц нет. Одна я и за хирурга, и за акушерку. А народ у нас разный, варнаков тоже хватает. На всякие раны насмотрелась — и от огнестрела, и от поножовщины.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес Балтус. — Вы трое остаетесь в батальоне. А остальные, товарищ старший лейтенант Ирина Маркина, — обращение к старшей команды Балтус выделил голосом с ироническим подтекстом, — возвращаются назад. Но прежде прошу всех в штаб, начальник штаба позаботился об обеде для вас. С тем и прощаюсь.

Балтус удалился. Сачков и Зобов изобразили радушие принимающей стороны.

— Хоть бы одну помоложе оставил, — удручался Туманов, когда все трое возвращались назад. — Самому б в постель такую образину подложить — небось охренел бы…

— А мне все равно, какую драть, — с мечтательной готовностью согласился Богданов, — лишь бы шевелилась.

— Чё, и на эту бы полез? — изумился Витька.

— Да пошел ты, салага…

* * *

В блиндаже Павла дожидался Ведищев. Щерится в полунасмешливой сочувственной улыбке:

— Облом, ротный?

— Да уж Не ко двору товар пришелся.

— Я было в пустую землянку забрался, письмишко черкануть собрался. Ну, сижу, пишу себе. Слышу — тревога. Братва ломится к штабу, аж земля дрожит. Подхватился и — во взвод. Залетаю в землянку, а там человек шесть преспокойно на нарах валяются и ухом не ведут. «Чего прохлаждаетесь?!» — кричу. А Карякин, знаешь ты его, шофер горьковский, давно уж он в штрафном, нам, говорит, без надобности. «Чего, — говорю, — тревога без надобности?» — «Бабы». — «Какие бабы?» — «А баб из лагерей в штрафной пригнали, вот все и побежали смотреть». К тебе заскочил — Митькой звали. Тимчук говорит: «В бегах». Вроде как поперед всей роты в атаку рванул…

— Я, ладно, — в атаку. А ты по землянкам прятаться? Хорош взводный.

— Зачем вызывал-то?

— Как у тебя обстановка во взводе? Ко мне Грохотов приходил. Не управляется он с уголовниками.

— Нормально вроде. У меня не побрыкаешься, враз узду на морду накину. Да и костяк из крепких ребят подобрался. В обиду себя не дают. А что, Грохотов помощи просит?

Павел ушел от прямого ответа, передумав делиться подробностями разговора с Грохотовым, и, порасспросив для порядка о том, как организовано изучение трофейного оружия, Ведищева отпустил.

Перед отбоем к нему заглянул Туманов. Плотно притворил за собой дверь, затоптался в стеснении у порога.

Павел насторожился. Чего еще приключилось?

— Слышь, Паш… Ты это… друг все же?

— Ну, не тяни резину. Чего мямлишь?

— Вообще-то мне молчать приказали…

— Ну так молчи громче.

— Дак, это… Ночью меня в особняк таскали. Сказали, что комбат вызывает, а сами в кабинет к оперу спровадили, который «Смерш» по-нонешнему называется. Он предупредил, чтоб не вякал.

— Дальше, дальше.

— Вежливый такой. Садись, говорит, Виктор Тимофеевич, закуривай. Коробку «Казбека» пододвинул. «Ты связным у ротного?» — спрашивает. «Ага, — говорю, — седня первый день». Так вот, говорит, Туманов, ты свою вину искупил, чистый теперь. Значит, нам должен помогать. Для чего особые отделы в армии созданы, наверно, знаешь. Должен понимать, что мы контру всякую должны обезвреживать, жалу змеиную вырывать. В штрафном батальоне, мол, люди разные собраны, а ты по всем взводам ходить будешь. Много разговоров разных услышишь. На фронте никому верить нельзя. Есть здесь такие, кто на ту сторону к фашистам перебежать целит. Есть, и мы их знаем. Всех под колпаком держим. До времени. Есть и такие, кто листовки немецкие читает и другим передает. Кто брехню разную про партию, власть советскую или товарища Сталина распускает. Анекдоты рассказывает. «Так что ты должен делать как бывалый воин и сознательный комсомолец?» Я сижу, помалкиваю. «Думаю вот, какую бумажку вам должен нести». А опер опять за свое. Дескать, много среди нас врагов, и все на себя разные маски нацепили. А Родина тех, кто врагов разоблачать помогает, не забудет. Ты, спрашивает, хочешь помочь? Что я — глупый? Со всем, говорю, удовольствием, врагов-то.