Приска удивляла простецкая, намеренно примитивная речь Лонгина. Сам центурион порой любил щегольнуть витиеватой фразой или греческой цитатой, хотя с годами желание это появлялось все реже и реже, а привязывались, засоряя речь, нелепые поговорки и выражения или вовсе варварские словечки.
— Так ты полагаешь, Тиресий, Траяну надо первым напасть, пока Децебал не собрался с силами? — спросил вдруг Лонгин у разведчика.
— К сожалению, Траян давно меня не приглашал к себе в совет, чтобы обсудить эту проблему, — совершенно серьезно ответил Тиресий. — А жаль. Я бы, к примеру, рассказал императору, как даки нас обдурить хотели. Предъявили крепость недалеко от Девы. Это ниже по течению Мариса, там река петляет, как перебравший неразбавленного вина легионер. В самом деле, крепость разрушена, но вот только меж камней деревья выросли. Не хиленькие такие деревья, лет по тридцать — сорок, не меньше. Кое-где даки их срубили, но пни-то остались торчать. То есть крепость эта разрушена уже полвека. А даки нам ее демонстрируют. Думают, все римляне — идиоты.
— А разве нет? — спросил Приск.
— Бывают исключения, — хмыкнул Тиресий.
— Я уже дважды писал Децебалу. Изложил подробно свои претензии, — проговорил Лонгин задумчиво, — а в ответ получил заверения, что царь свято блюдет принесенные клятвы. Не уточнено было, правда, какие. Ну что ж, придется написать снова. Асклепий, — повернулся Лонгин к вольноотпущеннику, — подай мне таблички.
Приск не сомневался, что посланцем наверняка будет опять тот косорукий, что испещрил воск немыслимыми закорючками.
— Пусть этот наш гонец хотя бы зарисует крепость Сармизегетузы, — предложил центурион. — А еще лучше… — Приск на миг задержал дыхание, будто прыгал в воду с высоты. — Отправь меня гонцом.
Тиресий уставился на старого товарища с изумлением, как будто спрашивал взглядом: не повредился ли тот головой?
Лонгин холодно улыбнулся:
— Думаешь, кто-то пригласит тебя внутрь? Наших посланцев не подпускают к столице. Если почтари что и видят, то только стены Фетеле-Альбе. Я потребовал от Децебала показать лично мне все крепости. Только так можно развеять сомнения.
— Не слишком ли это опасно? — спросил осторожный Требоний.
— Я бы многое отдал, чтобы увидеть Сармизегетузу!
— Нет! — воскликнут Тиресий, будто попробовал запоздало остановить полет выпущенной стрелы. — Не надо высказывать желания. Так высказывать. Они иногда сбываются.
— Не тебе указывать, что делать легату, легионер! — Впервые, кажется, Лонгин одернул подчиненного столь жестко. А потом еще и добавил: — Терпеть не могу прорицателей!
Воцарилось молчание. Приск и Тиресий переглянулись, а Лонгин провел ладонью по лицу, будто пытался стереть маску внезапно нахлынувшего гнева.
«Он попросту смертельно боится предсказаний, — подумал Приск. — Что ж такого страшного ему напророчили?»
Неприятное предчувствие заставило невольно поежиться. Кажется, впервые Приск пожалел, что месяц назад, теплым августовским вечером так легко согласился на странное предложение…
Глава III
ПОСЛАНИЕ
Начало августа 857 года от основания Рима
Эск, Нижняя Мезия
Всадник скакал с севера. Судя по тому, что скакун шел крупной рысью, всадник поменял его на почтовой станции — а значит, был не путешественником или частным почтарем, а состоял на императорской службе.
Густой туман, поднимавшийся над болотистой равниной, ветер с реки неохотно отгонял в сторону. Караульный на сторожевой башне лагеря Пятого Македонского подался вперед, придерживаясь рукой за зубец. Всадник с севера — значит, из Дробеты, Понтуса или даже Виминация. Седая пакля тумана на равнине вокруг лагеря напоминала о грядущей осени, а за ней — зиме. А зимой на лимесе всегда тревожно. И хотя даки уже два года не появлялись на южном берегу Данубия, все равно память о старых набегах закрутила мутный водоворот в душе караульного. Сам он служил на лимесе восьмой год, дважды с армией Траяна ходил на дакийскою сторону, лично видел склонившегося перед императором царя Децебала, но все равно не верил в прочность мира в этом краю.
Всадник тем временем был уже близко — караульный разглядел посеребренную лорику центуриона, крыльями бьющийся за спиной плащ и почерневшую от пота шкуру гнедого коня.
«Плохие вести», — решил караульный.
Но, к его удивлению, всадник завернул не к воротам лагеря, а поскакал на юг — к канабе, и перешел с рыси на шаг — как ни торопился центурион, а коня пожалел. Караульный на башне проводил центуриона взглядом и понимающе усмехнулся: всадник спешил не по служебным делам, а домой, к семье. Вот те на! А коня он точно поменял на почтовой станции — скакуна этого караульный видел не раз — и все под бенефициариями наместника Нижней Мезии. Хороший скакун, абы кому не дадут.
Подъехав к воротам канабы, центурион соскочил на землю и повел жеребца под уздцы. Гнедой, покрытый пеной, рассерженно фыркал и мотал головой. Впрочем, центурион шагал споро, бесцеремонно расталкивая встречных свободной рукой. Заметив посеребренную кольчугу, жители поселка — в основном ветераны да их домашние — старались давать служилому дорогу. Центурион был в полном вооружении — в кольчуге, при мече и кинжале, в поножах, только шлем висел у него на плече — так носят его в походе. Судя по всему, центурион уже давно в пути — плащ из красного сделался буро-серым, а на лице — неприлично молодом для центуриона — пот и пыль, смешавшись, оставили грязные разводы. Можно подумать, что приезжий спешит к декуриону канабы — но нет, он быстро свернул с кардо на параллельную улицу, а потом и вовсе в какой-то закуток, где лепились друг к другу построенные из обгорелых бревен да старых камней лачуги, и вышел к дому, больше похожему на небольшую усадьбу. С привратницкой (у двери которой бессовестно дрых серо-желтый лохматый пес) и с надворными постройками — конюшней и кладовой. Пес, проснувшись, радостно гавкнул, вскочил, завилял хвостом и ринулся к центуриону, норовя встать лапами на плечи и лизнуть в лицо.
— Тихо, Разбойник! — одернул его центурион и грохнул кулаком в дверь, вызывая привратника, который обретался где-то в доме, вместо того чтобы сторожить дверь.
Привратник вскоре явился — немолодой, изуродованный человек с безобразно вылезающим на сторону глазом, отчего казалось, что смотрит старик одновременно на запад и восток.
— Где Кориолла, Прим? — спросил центурион.
— Дома, господин.
— Как она?